Тайный год - Михаил Гиголашвили

Покачал головой:

– Слышал бы митрополит твои святотатства! И Собор!

– А шта? Ты – главни святотат, сам знае! – бодро огрызнулась бака Ака, уже не первый раз намётывая на то, что он, не будучи пострижен, в своём опришном Ордене игумена из себя строит, а какой он игумен, если не рукоположен?

– Врёшь, меня постригли, тайно! – отмахнулся, про себя удивляясь, как крепка память у старухи: и старое помнит, и новое не забывает, и имена в узде держит, и о жизни говорит так, что не поспоришь, с детства разными побасёнками пичкала, одну до сих пор помнит: «Жизнь, Иванче, разная, всяк её по-своему проживает: спроси пустынного сарацина, он скажет, что жизнь – это жара, пески, колючки, воды нет; спроси у помора – скажет: морозы, снег, лёд, много ледяной воды. Спроси бабу – получишь в ответ: дети, еда, одежа-обува, муж. Спроси любого – все будут отвечать по-разному, как в твоей любимой сказке про слепых».

Да, и эту сказку любил, часто пересказывал в Думе, желая уязвить однобокость и тупую упёртость бояр: слепцы наткнулись на слона и принялись с разных сторон щупать его; один сказал, что это зверь с толстыми ногами, другой – что это зверь о двух хвостах, а третий был уверен, что этот зверь из двух огромных ветвистых клыков составлен.

На прощание бака Ака долго смотрелась в его глаза:

– Ты рождён с прамен црне косе и црних очи! Тово из наше српска породице! – и он понял: он был рождён с прядью чёрных волос и чёрными глазами, и это – от их сербского рода.

Отдельно поцеловала его за то, что не забывает своих сербских братьев и даёт ежегодные вклады в Хиландарское подворье в Москве, им же, по просьбе баки Аки, сербской братии и подаренное:

– Я знам – ты зол напоказво, а сам имам сердцу, аки ягнятина!

Ушёл в темноту, добрался до стрельцов – те, скучая, во что-то скрытно играли в санях при свече. И тройки понеслись назад, в слободу, а он, сжимая склянку с травами, уверен был, что они помогут ему, в чём не ошибся.

Около двери кто-то поскрёбся. Шиш.

– Привёл брита, государь!

У доктора Ричарда Элмса – усталый вид. Из прорези в рогожной накидке торчат грубые рукавицы, круглая шапочка – в трухе. На вопрос, как идёт очистка Бомелиевых конюшен, нашёл ли что-нибудь опасное, доктор Элмс ответил:

– Офф корс![203] – И перечислил яды: – Clostridium perfringens… Aeromonas hydrophila… Gonyaulax catenella… – добавив, что нашёл ещё склянку с медными монетами в растворе ртути – Бомелий золото пытался сотворить.

– Золото! Откуда вообще взялся этот проклятый чародеец? – в сердцах выдохнул, с упором вперился в доктора: знает ли тот что-нибудь о прошлом мага.

Элмс помялся – нехорошо чужие секреты выдавать, – но сказал, что однажды Бомелий, угощённый бренди, опьянев, хвалился, будто был учеником самого Парацельса, хотя Филипп Авреол Феофраст Бомбаст фон Гогенхайм, придумавший себе прозвище Парацельс[204], лет сорок назад был зверски убит пробитием черепа в Зальцбурге в возрасте сорока восьми лет, так что его учеником Бомелий быть никак не мог по времени, да и жил в другом месте, на севере, в Вестфалии, был выгнан из университета города Везель за чернокнижие, бежал в Англию, жил там какое-то время, потом уплыл в Индию, где от браминов узнал много премудростей, в том числе о ядах, а когда и там, в Индии, сотворил что-то дурное, то сумел сбежать оттуда, да ещё вывезти с собой слугу Пака. А вот как Бомелий оказался в Московии, доктору Элмсу неизвестно: мог через Персиду, мог через Османию, мог даже через Венецию прийти. А разве сам государь не помнит, кто его привёл?

Вздохнул:

– Помнить-то помню, да что с того?.. Тех уж нет в стане живых, спросить не у кого… Помню, Афонька Вяземский с Васькой Тёмкиным приволокли откуда-то, сказали – беглец из Англии… Ну, добро пожаловать, мы беглецам всегда рады: в кои-то веки не от нас, а к нам бегут, знают, что мы приют и убежище всем страждущим, как христианам полагается, с радостью даём, – хмыкнул, думая о том, что да, Бомелий и ему говорил про Индию, где он в одном храме трогал волосы и обрезки ногтей Иисуса Назорея – якобы Иисус с отрочества жил в Индии и даже имел там жену и сына, а потом бросил всё и возвратился в Иерусалим, а его сына и жену злые брамины, узнав о побеге, забили камнями из мести Иисусу за будто бы украденные им тайны.

Но доктор Элмс был мало склонен к богословию – для него колбы, нарывы, свищи и прыщи были куда интересней, поэтому он вежливо спросил: как рука, заживает?

Хвастливо откинул перину, задрал ночную рубаху, открыл головку елдана:

– Рука – это одно. А тут – другое! Сюда гляди – плюшка чиста!.. Где язва?.. Где шанкра?.. Нету!.. Прошли, нету!.. Ни гнойников, ни срамной язвы, чисто!.. Ушла болезнь!.. Убралась, гадина!.. Господи, вот радость!..

Ждал ответной радости от доктора, но тот, осмотрев елдан, пробормотал, что язва могла скрыться на время, чтобы потом выскочить в другом месте.

Раздражённо отпихнул Элмса: вам, лекарям, лишь бы болячки у людей находить и деньги брать!

Но доктор Элмс был твёрд: он как врач обязан предупредить, что случаи возврата известны, посему нельзя быть уверенным, что такое не произойдёт и при этой новой, мало понятной ещё болезни.

– Relapsus![205] – и убеждённо добавил, что для полной уверенности надо подождать с месяц.

– Знаю я ваше лечение! Ждать, пока больной сдохнет! Или помочь ему окочуриться – вот ваше лечение! – грубо оборвал доктора, всё более недовольный, что тот не разделяет его радости. – А вот ежели болезнь вернётся – ты будешь виноват! Да, да! – заключил. – Почему? А потому: болезнь ушла – и вдруг вернулась, а это значит, что кто-то опять заразу принёс! Вот что это значит! А кто, кроме докторов и жидов, так искусно заразить может? Жидов вокруг меня нет, значит, остаются доктора! Я и так думал, что это ты с проклятым колдуном Бомелием меня язвой наградили!

– Why?..[206] – доктор Элмс попятился от этих слов, испугавшись до немоты.

– Не вайкай! А затем заразили, чтобы из меня деньги на лекарствия выкачивать! Или вообще в Англию выпихнуть на лечение! Мало ли что? Уж зачем-то надо! – И погрозил доктору, отчего тот стал отдуваться, покраснел курносым лицом, замахал руками:

– No, never![207]

Походив, не глядя на Элмса, по келье в накинутом на ночнуху халате, постепенно успокоился, ткнул посохом сникшего кроля, выдавил:

– А хочешь, скажу, как Господь выздоровление мне даровал? Через него, через моего ангела! Он меня спас! Как? А вот так!