Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

ее скачкообразную фрагментарность и тягучую вязкость, могущие сосуществовать в едином пространстве и времени. Но если существует грамматика хмеля, специфическая стилистика пьяного высказывания, то кто, как не филолог, должен по возможности трезво и по возможности рационально (иначе выйдет недопустимая тавтология) ее описывать?

Когда это будет сделано, мы получим попытки ответа на вопрос, насколько логика опьяненного разума совпадает с логикой поэтического акта, насколько взаимоподобен их, скажем так, психологический синтаксис. Абсолютно верно: сон разума порождает чудовищ. Рембо и призывал поэта стать (сделать из себя) чудовищем, то есть ясновидцем.

Впрочем, тематика «Пьяного корабля» гораздо шире описания «кайфа» – это философичное произведение, явственно содержащее извечную и экзистенциальную тему «жизненного плаванья» и его «итогов». Например, у Александра Сергеевича Пушкина в «Осени» развернута та же корабельная метафора:

Громада двинулась и рассекает волны.

Плывет. Куда ж нам плыть?..

«Эти отточия видятся не столько незаконченностью стихотворения, сколько открытостью вопроса», скажем, у Бодлера звучащего следующим образом: «Что нас толкает в путь?»

О ужас! Мы шарам катящимся подобны,

Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры

Нас лихорадка бьет, как тот архангел злобный,

Невидимым бичом стегающий миры.

О, странная игра с подвижною мишенью!

Не будучи нигде, цель может быть – везде!

Игра, где человек охотится за тенью,

За призраком ладьи на призрачной воде.

Ответ Бодлера на вопрос, куда мы плывем, известен – к смерти.

Манук Жажоян:

«Пьяный корабль» подхватывает эту бодлеровскую декларацию и дает ее в детально разработанной, развернутой гибельной яви; если «Плаванье» – это путь к смерти, то «Пьяный корабль» – это путь смерти. Рембо, как и в случае с «Осенью» и «Плаваньем», начинает с того, на чем остановился Бодлер.

«Пьяный корабль» – развернутый ответ на поставленный Бодлером вопрос, если хотите, описание состояния человека в «пограничном состоянии», еще шире – экзистенциальной заброшенности в мир («И понял, что я заблудился навеки/ В слепых переходах пространств и времен»)…

И повсюду у раннего Рембо сквозит самочувствие чужака, исконно и навеки отщепенца – сплав гложущей его неприкаянности, вызова всему застойно-оседлому, раскрепощенного своеволия.

Все это разом выплеснулось в едва ли не лучшей вещи Рембо – лирическом мифе «Пьяный корабль», исповеди в обличье малой приключенческой одиссеи. Мощный упругий накат перечня диковин природы, мимо которых бури и течения влекут судно с перебитой дикарями командой, изодранными снастями и сорванным рулем; густая насыщенность зарисовок, слепяще-пестрых и переливчато зыбких в своем колыхании, сверкающих и призрачно мерцающих, выпуклых и вихрящихся, наблюдательно достоверных и ошеломляюще неожиданных («лазурь в соплях и солнце в лишаях»); россыпь метафорических уподоблений, построенных на сшибке между собой застывшего и мимолетного, вещного и пригрезившегося, подробности и переживания («лучи радуги вожжами протянулись к подводным серо-зеленым стадам»); щедрая гулкая звукопись; при случае словотворческие вкрапления (вода, «молочнеющая» от размытого облаками звездного света) – мастерство семнадцатилетнего Рембо в «Пьяном корабле» не может не поражать своей зрелой изобретательностью.

Вереница чудес и грозных опасностей здесь – предвкушение восторгов и мук самого Рембо перед тем, как пуститься без руля и без ветрил в жизненное плавание. И во внешнем, повествовательном, и в подспудном, лирическом пласте «Пьяного корабля» сплетаются и оттеняют друг друга упоение кочевой волей и страх от затерянности посреди просторов, бесшабашная удаль и тревога, ликование и содрогание:

Мне снилось снежными ночами, что лагуны

Я в губы целовал и обнимал метель,

Зевали синь и зыбь, и просыпались луны,

В поющих фосфорах стыл золотистый хмель.

…

Я повидал болот удушливые хляби,

Где в тростниковой тьме гниет левиафан,

И как бесшумно смерч встает из легкой ряби,

И водопад стеной идет, как ураган;

Торосы ртутные, лимонные лиманы,

Тропическую топь и кладбище судов;

Затон, где дохлых змей зловонные лианы

Сжирает полчище пиявок и клопов.

Мне представляется, что «Пьяный корабль» – еще одна реализация Артюром Рембо сформулированной им эстетической концепции «ясновидения», но порожденного не наркотическим кайфом, но глубочайшей, экзистенциальной тягой к свободе, жизненным порывом, влекущим к свободе.

«Пьяный корабль» – рассказ о том путешествии, в которое намерен отправиться поэт-«ясновидец». В соответствии с не изменяющей Рембо способностью «видеть», путешествие это изображается – «видится» в данном случае некий корабль, пускающийся в плавание по неспокойному морю, быстро теряющий и экипаж, и руль, в конце концов готовый пойти на дно. Корабль воспроизводится достаточно достоверно, так что в первых строфах даже «я» кажется принадлежностью этого корабля, «очеловеченного» настолько, что он приобретает способность и чувствовать, и говорить.

Он действительно «очеловечивается», поскольку осознается в своей функции символа, наглядного, зримого воплощения «я» поэта, состояния его души. «Пьяный корабль» предсказывает тот необузданный, изощренный метафоризм, который созреет в пору «ясновидения». В стихотворении возникает двойной образ, «корабля-человека», двойной судьбы – и разбитого корабля, и разбитого сердца поэта. И хотя поэт вверяет образу корабля как будто самостоятельную роль заблудившегося в бурю корабля, все же не корабль погружается в море, а душа – в океан, в океан бытия, где стихия впечатлений, необыкновенных ощущений нарастает мощными волнами, захлестывая разбитую душу поэта.

«Пьяный корабль» – видение, наблюдение извне, через впечатляющий символ, того сосуда, в котором должна была выплавиться поэтика «ясновидения» и которому надлежит стать «чудовищем». Свой эксперимент поэт демонстративно отделяет от «нормального» существования, от «вод Европы», похожих на «лужи», от караванов торговых, деловых судов. Маршрут «пьяного корабля» – маршрут «ясновидения»: вот «я» отрывается от проторенных путей, теряет руль, и тут же перед взором абсолютно свободного «корабля-человека» предстают невиданные пейзажи, странные, причудливые картины. Это все «видения», предсказывающие область неизведанного, «неизвестного».

Рембо не только нарисовал в виде картины, в виде судьбы «пьяного корабля» свое путешествие за «неизвестным». Он предсказал даже скорую гибель корабля, пустившегося в опасное предприятие. Способность воссоздать в стихотворении, в «видении» свою поэтическую судьбу, свою собственную поэтическую суть поражает в «Пьяном корабле» и представляется поистине феноменальной. Уместно к тому же напомнить, что в момент создания «Пьяного корабля» (сентябрь 1871 года) Рембо не было семнадцати лет!

Я, вольный, мчал в дыму сквозь лиловатый свет,

Кирпичный небосвод тараня, словно стены,

Заляпанные – чтоб посмаковал поэт! —

Сплошь лишаями солнц или соплями пены;

Метался, весь в огнях, безумная доска,

С толпой морских коньков