Бронепароходы - Алексей Викторович Иванов

class="p1">А Роман Горецкий рассматривал «Лёвшино» в бинокль, оставленный подпоручиком Василенко. Роман уже готов был бросить всё и бежать на свой пароход, но услышал, как рядом зло и радостно оживились солдаты.

— Не трогай «гочкис», дурень! — ругались они на пулемётчика. — Мы его, подлюку, из трёхлинеечек сами приголубим!..

Роман опустил бинокль.

По луговине к их позиции открыто шагал Мамедов — шагал и стрелял на ходу из винтовки. И было понятно, что он идёт под пули умирать.

«Лёвшино» разворачивался к фарватеру; участь Мамедова и захват пушки уже ничего не определяли, и Роману следовало торопиться на «Гордый», но его удержала ненависть, мстительное любопытство. Он не мог отвести взгляда от непобедимого нобелевца — грозного даже сейчас. Солдаты быстро бабахали из винтовок, словно соревновались, стараясь опередить друг друга, а Мамедов шагал и стрелял в ответ, шагал и стрелял, будто был неуязвим.

Он чувствовал тугие толчки вонзающихся в него пуль, и каждый удар словно утяжелял его руки и ноги, замедлял весь мир, но Хамзат Хадиевич тянул и тянул своё неумолимое движение, как перегруженный и тонущий буксир. Закончились патроны в винтовке, и он ещё сумел вытащить кольт, сумел пальнуть куда-то косо в землю, и лишь потом всем телом повалился в траву. В последнем вдохе он уловил запах этой травы, и ему не понравилось — он не хотел ничего: ни запахов, ни звуков, ни света, ни памяти. И это ничего неспешно наплыло на Хамзата Хадиевича, как избавление и пощада.

Роман выбрался из пулемётного гнезда и вместе с солдатами всё-таки пошёл к Мамедову. Миновал убитого подпоручика Василенко, покорёженное орудие, трупы артиллеристов… Мамедов лежал лицом вниз, массивный, будто большое животное. Солдаты разглядывали мертвеца. Роман поднял кольт Федосьева, выпавший из руки Хамзата Хадиевича, и не смог не сделать этого — выстрелил Мамедову в чёрно-седой затылок. Теперь уж всё точно.

А потом он побежал по склону к стоянке «Гордого».

Бронепароход под парами приткнулся носом в берег немного выше дамбы затона. У сходни топтался часовой. Ничего не объясняя морякам, которых встретил на палубе, Роман сразу поднялся на мостик. Мичман Знаменский был откровенно рассержен тем, что командир пропал так надолго.

— Что там стряслось, Роман Андреевич? — спросил он. — Мы ждём уже чёрт знает сколько, и ни слуха ни духа, а у вас — пожар, стрельба, солдаты!..

— Диверсия, господин мичман, — ответил Роман; он решил, что для Знаменского сгодится история, которая убедила и подпоручика Василенко: — На «Лёвшине» действительно были агенты большевиков. Начался мятеж. Его цель — уничтожение нашей топливной базы. Как видите, отчасти это удалось.

— Где Пётр Петрович?

Роман достал кольт Федосьева и протянул мичману рукояткой вперёд.

— Пётр Петрович убит.

Знаменский был потрясён. Он осторожно взял оружие Федосьева, будто какую-то удивительную и невозможную вещь.

— Да, на войне убивают даже кумиров, — мрачно сказал Роман.

Знаменский растерянно совал кольт в карман кителя и не мог попасть.

— Адмирал Смирнов хотел представить Петра Петровича к Георгиевскому кресту… — сдавленно произнёс он. — За тот бой на устье Белой…

— Я знаком с Петькой ещё с Самары. — Роман сделал вид, что на миг его тоже охватили воспоминания. — Но теперь командуете вы, господин мичман. А люди, которые убили Федосьева, уходят на «Лёвшине» без возмездия.

— Нет, возмездие будет! — со звоном в голосе пообещал Знаменский.

…Нагоняя обороты колёс, «Гордый» двигался мимо горящего затона, будто мимо огромного чёрного леса: дремучие дымы, багрово подсвеченные снизу, возносились как исполинские деревья, и тень от них дотягивалась до середины реки. Пожарище поневоле вызывало благоговение. Но Роману было не по себе. Ему навязчиво чудилось, что откуда-то вдруг может появиться Мамедов. Оглянешься — а он за спиной, и это страшно. Да, Мамедов мёртв, но его смерть, оказывается, ничего не значила, потому что оставался Нерехтин.

Роман щурился, с мостика всматриваясь в створ, где всё терялось в блеске волн и таяло в солнечном свете. Он ещё различал вдали маленький тёмный силуэт убегающего буксира «Лёвшино». Желание у Романа было только одно, зато простое и ясное, как клинок: утопить этот дьявольски упрямый пароход. Ни про Катю, ни про Алёшу Якутовых Роман уже не думал: дети Дмитрия Платоновича сами выбрали сторону, их судьба его теперь не касается. Романа заботил только груз, спрятанный в трюме у капитана Нерехтина.

Мичман Знаменский вышел из рубки, и Роман повернулся к нему:

— Какова дальность прицельной стрельбы из вашего орудия?

Знаменского, похоже, нужно было только слегка подтолкнуть, чтобы он согласился открыть огонь на поражение.

— Уверен, что дистанция приемлемая, — мрачно ответил он.

— Тогда чего же мы ждём?

07

«Лёвшино» вырвался из когтей дьявола, но ад оставил свои отметины. Старпом Серёга с матросами заливал последние очаги, и буксир был окутан паром, как баня. Краска на его бортах обгорела. Палубы и стены надстройки местами обуглились. Тонко дымили пулевые пробоины в трубе. Страшнее всего было видеть кожухи, на которых задрало листы обшивки: в чёрных прорехах, точно оголённые кости, двигались дуги колёс; железо топорщилось, словно вывихнутые крылья. Иван Диодорыч понял: эти изувеченные крылья проявили небесную суть парохода — его «Лёвшино» был ангелом-хранителем.

Иван Диодорыч вёл буксир в Нижнюю Курью, домой, — а куда ещё идти? Нобелевский городок и затон уползли за мыс на повороте, о пережитом ужасе напоминал только высокий столб дыма над прибрежным лесом.

— Узнай мне про Катюшу, — приказал Иван Диодорыч Дудкину.

Дудкин убежал. Поглядывая в разбитое окно, Иван Диодорыч заметил, что «Лёвшино» упрямо уклоняется влево. Неужели плицы левого колеса всё-таки повредило огнём и правое колесо теперь перегребает?.. Эх, нехорошо, хотя можно и поправить… В рубку вернулся запыхавшийся Дудкин:

— Степанида говорит, у них покуда без прибыли… А ещё вот, дядь Вань, Перчаткин божится, что Лексей за дядей Хамзатом с борта сиганул…

Иван Диодорыч молча стиснул рукояти штурвала.

— Пушка-то не тявкала, когда мы удирали, — заискивающе сказал Дудкин, — значит, дядя Хамзат живой! А коли он живой, так убережёт Лексея!..

— Беречь — это моё дело! — с досадой ответил Иван Диодорыч.

«Лёвшино» бежал по просторной реке, оставляя в воздухе след из дыма и пара. Сошедшее с зенита солнце слепило Ивана Диодорыча, но Дудкин не мог увидеть мокрого блеска в глазах капитана. Левый берег начал вздуваться плавным подъёмом горы Вышка, и над ней висели кудлатые лёгкие облака.

А справа от буксира на стрежне вдруг с шумом взлетел столб воды, потом издалека докатился гулкий звук артиллерийского выстрела. Иван Диодорыч и Дудкин тотчас обернулись. На повороте чернел маленький пароходик.

— «Гордый»! — сразу понял Нерехтин. —