Николай Гумилев - Владимир Полушин

В этом же письме другу он сообщает: «Я чувствую себя совершенно новым человеком, сильным, как был, и помолодевшим, по крайней мере, на пятнадцать лет. Написал уже десяток стихотворений, и строчки бродят в голове. По-английски уже объясняюсь, только понимаю плохо… Отношение к русским здесь совсем не плохое, а к революции даже прекрасное. Посылаю тебе одно из моих последних стихотворений („На северном море“ — впервые опубликовано в книге „Костер“. — В. П.), если papa (С. Маковский. — В. П.) захочет, пусть печатает в „Аполлоне“, с твоего одобрения…» Причем, извиняясь за беспокойство своими просьбами, поэт учтиво напоминает Лозинскому, что это не для него лично, а «для русской поэзии». А Поэзия для него дороже и выше всего на земле.

Уже из Парижа в июле Гумилёв отправит жене в Петроград письмо, в котором опишет лондонские события; в нем — почти ничего личного, будет лишь проскальзывать забота о будущем русской литературы: «…Я живу отлично, каждый день вижу кого-нибудь интересного… пишу стихи (устраиваю), устанавливаю литературные связи… Анреп занимает видное место в комитете и очень много возится со мной. Устраивает мне знакомства, возит по обедам, вечерам. О тебе вспоминает, но не со мной. Так, леди Моррель, дама-патронесса, у которой я провел день под Оксфордом, спрашивала, не моя ли жена та интересная, очаровательная и талантливая поэтесса, о которой ей так много говорил Анреп… Бехгофер (англичанин из Собаки) пригласил меня остановиться у него… недурно говорит по-русски и знакомит меня с поэтами… Сегодня я буду у Йейтса, английского Вячеслава. Мне обещали также устроить встречу с Честертоном, которому, оказывается, за сорок и у которого около двадцати книг. Его здесь или очень любят, или очень ненавидят — но все считаются. Он пишет также и стихи, совсем хорошие. Думаю устроить, чтобы гиперборейские издания печатались после войны в Лондоне, это будет много лучше и даже дешевле. Здесь книга прозы, 300 стр. 1000 экз. на плотной бумаге и в переплете, стоила еще совсем недавно 500 р.».

1 июля английское «сидение» Гумилёва закончилось, и он прибыл в Париж.

Можно представить себе чувства поэта, когда он поселился в Париже в отеле на улице Пьера Шарона, 59. Наверное, он так и покинул бы этот прекрасный город с тайным чувством неудовлетворенной любви к нему, если бы на ту пору в нем не жили его друзья — известные русские художники Михаил Федорович Ларионов и его жена Наталья Сергеевна Гончарова (внучатая племянница жены А. С. Пушкина). Друзья поэта по его настроению поняли, как не хочется ему покидать в то военное время гостеприимный город.

Сам Михаил Федорович был на пять лет старше Гумилёва (родился 22 мая 1881 года в Тирасполе, где волею судьбы в 1992 году закончил жизнь младший сын поэта Орест Николаевич Высотский и где ныне живут его потомки). Познакомился Михаил Федорович со своей будущей женой Натальей Гончаровой (родилась 4 апреля того же года в деревне Ладыжино Тульской губернии) в Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве в начале века. В училище Ларионову преподавали такие видные мастера кисти, как Константин Коровин и Валентин Серов. Возможно, именно на Осенних салонах в Париже Гумилёв и увидел впервые работы Ларионова и Гончаровой. Там они стали выставляться с 1906 года. Художников заметил и оценил по достоинству Сергей Дягилев, основатель знаменитых театральных Русских сезонов в Париже, и взял с собой на вернисаж. Ларионов знакомится с французской живописью, в Лондоне увлекается живописными полотнами английского художника Тернера. Первые живописные работы самого Ларионова созданы явно под влиянием французского импрессионизма. В 1902 году он вместе с Гончаровой переживает сильное увлечение русским народным искусством, но уже в 1912 году выставляет на очередной выставке абстрактную картину «Стекло».

Как Гумилёв в поэзии, так Ларионов в живописи решает основать свое направление — лучизм. В 1911 году наступает резкая перемена в его творчестве и появляются ставшие теперь знаменитыми «лучистые картины» Ларионова. Свою теорию художник обосновал в вышедшей в 1913 году книге «Лучизм».

Возможно, Гумилёв в последние годы жизни что-то перенял от этой теории и пытался передать в слове, когда создавал свой мистический «Заблудившийся трамвай».

Интересно, что Михаил Федорович на протяжении своей жизни тоже писал стихи. Правда, неизвестно, читал ли он их Гумилёву.

С началом войны Гончарова возвращается в Россию. Ларионов также отправляется на родину и уходит на фронт. Однако воевать ему пришлось совсем недолго. В 1914 году в Восточной Пруссии Михаил Федорович был или тяжело ранен, или контужен немецким снарядом и после лечения демобилизован из армии. Именно в это время Дягилев зовет его вернуться в Париж для оформления Русских сезонов. Ларионов и Гончарова оставляют свой дом в Москве в Трехпрудном переулке (построен отцом Натальи Сергеевны) и в июне 1915 года кружным путем через Норвегию и Англию едут сначала в Лозанну, а потом в Париж, где их ждут слава и мировое признание; в Россию они уже больше не вернутся.

Ларионов и Гончарова становятся ближайшими сотрудниками С. П. Дягилева. В 1917 году он устраивает в Риме показ их картин вместе с работами Пикассо. После этого картины Ларионова и Гончаровой начали выставляться в Нью-Йорке, Лондоне, Токио, Милане.

Естественно, когда Гумилёв разыскал Ларионова и Гончарову, они были не просто рады, но и сделали все от них зависящее, чтобы поэт не уезжал из Парижа. Позже Михаил Федорович писал в одном из писем Г. П. Струве: «…Чтобы его (Гумилёва. — В. П.) оставить в Париже, я и Нат. Серг. (имеется в виду Гончарова. — В. П.) познакомили его с полковником Соколовым, который был для русских войск комендантом в Париже. Потом с Альмой Эдуардовной Поляковой (вдовой банкира), которая была большой приятельницей генерала Занкевича, заведывавшего отправкой войск, — и временно задержали Ник. Степ, в Париже. А позднее познакомили его с Анной Марковной Сталь и с Раппом. — Рапп предложил ему место адъютанта при нем самом…»

Благодаря этим стараниям Николай Степанович был первоначально прикомандирован в распоряжение представителя Временного правительства при русских войсках во Франции генерал-майора Михаила Александровича Занкевича, вступившего в должность только в июне 1917 года и сменившего на этом посту генерала Палицына.

14 июля в русские войска во Франции для наведения порядка приказом Керенского был назначен комиссаром Временного правительства эмигрант Евгений Иванович Рапп. Е. И. Рапп, по профессии адвокат, принадлежал к эсеровской партии. Поэт и офицер-гусар, дважды георгиевский кавалер, образованный и исполнительный, был для нового комиссара находкой. Он тут же отправил телеграмму военному министру А. Ф. Керенскому: «Прошу назначения мне офицером для поручений прапорщика Александрийского полка командированного генеральным штабом в Салоники и оставленного в Париже в распоряжении генерала Занкевича. Прошу также предоставить ему содержание по штатам Тылового управления в Париже. Рапп».

Не дожидаясь официального разрешения из России, генерал Занкевич 11 (24) июля приказом № 30 по русским войскам во Франции оставил прапорщика Н. Гумилёва в Париже. 15 (28) июля начальник Тылового управления русских войск во Франции полковник Подпомарнецкий сообщал генералу Артамонову в Салоники о новом назначении прапорщика Гумилёва. А 20 июля (2 августа нового стиля) генерал Занкевич сообщил телеграммой в Главное управление Генерального штаба: «5-го Гусарского полка прапорщика Гумилёва, направляющегося во 2-ю дивизию в Салоники, оставляю в Париже в моем распоряжении. Занкевич». Официально поэт все еще числился в 5-м гусарском Александрийском полку. Только 18 июля командир полка отправил рапорт начальнику кавалерийской дивизии с просьбой ускорить перевод Н. С. Гумилёва.