Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр

взятое у Луки и лишь повернутое в другую сторону, но в сторону, которой изречение следует очень неохотно. Когда говорится, что ученик не выше мастера, и даже добавляется, что ученику достаточно того, что он подобен своему мастеру, то никому, как и самому изречению, не приходит в голову сравнивать жизнь и судьбу обоих, скорее смысл ст. 25 следует толковать в дательном падеже: ученику достаточно, чтобы с ним «случилось», как с мастером, — но сравнивать следует только степень образованности обоих. Общее изречение и его приложение — отношения учеников к Господу; оба противоречат друг другу и расходятся в разные стороны, поэтому и Матфею пришлось использовать одно из изречений Луки для нового момента, сохранив его первоначальную структуру. Лука позволяет Господу сказать: «Ученик не выше своего учителя, но каждый снаряжается и обучается, как учитель», — позволяет, чтобы дать общее основание изречению: слепой не может вести слепого, т. е. он еще практически ставит изречение на правильное место, но Матфей ставит его на неправильное место.

Быстро! Кратко! Не будем задерживаться, ибо каждый наш шаг вперед подтверждает, что Матфей занимается компиляцией. Он хочет собрать изречения, которые должны восхвалять мужество и бесстрашие учеников; несколько минут назад у него перед глазами была двенадцатая глава третьего Евангелия, поэтому он знает, где можно найти запас изречений такого рода, и не отказывается от их использования весьма усердно. В его Притчах ст. 26-31 можно найти копию того отрывка, который Лука переработал С. 12, 2-7. Но составитель снова вынужден предать себя. Он хочет продолжить тему — наставление ученикам спокойно готовиться к сопротивлению мира — и сделать то, что последует далее, с самого начала узнаваемым как это исполнение, и поэтому спешит записать слова для перехода: Итак не бойтесь. Но когда он продолжает: ибо нет ничего тайного, что не открылось бы, и когда он выводит из этого изречения то необходимое следствие, что ученики будут проповедовать среди бела дня и с крыш домов то, что их Учитель сказал им в темноте и в уши, то не видно причины, почему развитие столь возвышенной истины должно быть начато с наставления о том, чтобы они не боялись. Неужели мы должны думать, что ученики всегда стояли бы там, дрожа от страха? И разве это изречение не имеет уже своего истинного введения в сосуде, что ничто не может быть сокрыто? Лука поместил увещевание «Не бойся» только после этого изречения и хорошо знал, что оно не имеет ничего общего с его смыслом, поэтому он делает новый, очень сильно выделенный отрывок, прежде чем перейти к нему. Но я говорю вам друзьям моим: он позволяет Господу сказать, и таким образом проводит границу, аналогичную С. 6, 39. Только одно изменение, сделанное Матфеем в этом отрывке, заслуживает внимания: он не противопоставляет, как Лука, еще ограниченную деятельность учеников и позднее свободное провозглашение Евангелия, а тайную проповедь Господа и свободную огласку, которую ученики найдут для своей проповеди. Обиделся ли Матфей на анахронизм, когда Иисус говорит о служении учеников как об уже прошедшем, заметил ли он его вообще, точно сказать нельзя, но ему показалось более уместным, если Господь противопоставил свое еще ограниченное служение будущему, более свободному служению апостолов. Таким образом, ему казалось более уместным, что Иисус наставляет учеников на будущее и говорит о том времени, когда они будут свидетельствовать перед царями и князьями.

Лука связал упоминание о будущем успехе проповеди апостолов и призыв к бесстрашию с тем случаем, когда народ собрался десятками тысяч и топтал друг друга, когда Иисус на завтраке, на который его пригласил один из фарисеев, самым резким образом обругал свою касту, и фарисеи поэтому стали следить за ним, чтобы уловить какое-нибудь его замечание для обвинения. Конечно, Шлейермахер утверждает, что эта речь «полностью развилась из предыдущей». «Иисус мог опасаться, что Его ученики будут встревожены только что произошедшим, как им удастся выпутаться из сделки с этими противниками». Сообщение о том, что фарисеи стали подстерегать Иисуса, сделано после Мар. 12, 13, так что опасность была невелика, и если бы Иисус действительно хотел дать ученикам наставление о том, как им обезопасить себя от этих людей, то оно должно было бы вылиться совсем в другое, а именно в характеристику этих противников. Однако Господь начинает Свою речь с предупреждения: «берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие». Во-первых, это изречение о закваске фарисейской заимствовано из Марка К. 8, 15, а во-вторых, оно даже не связано с последующим изречением о миссии учеников, поскольку касается исключительно личного поведения учеников. Закваска фарисеев занимает место клея только для того, чтобы связать последующий отрывок с предыдущим; но если бы мы захотели указать, какие еще более слабые средства связывания последующих изречений были в уме Луки, какие неудобства возникали из-за того, что они должны были произноситься среди десятков тысяч топчущих друг друга людей, то нам пришлось бы исписать листы — и кто знает, удалось бы нам таким образом достаточно полно охарактеризовать путаницу. По крайней мере, богослова мы не убедим, поскольку он будет отстаивать свою власть: тут есть связь! с упорным упрямством.

Но зачем спорить с упрямцем! Пусть богослов настаивает на своем! Понятно, откуда Лука взял свое высказывание о неостановимом распространении апостольской проповеди. После объяснения притчи о сеятеле и после изречения о том, что свет надо ставить на светильник, а не в бушель или под лавку, Иисус в оправдание этого изречения замечает: «Нет ничего тайного, что не открылось бы»; Лука записывает это же изречение в том же контексте, а затем в С. 12 поясняет его относительно успехов апостольской проповеди. Еще одно слово об увещеваниях к бесстрашию! Лука добавляет одно из них в С. 12, 4-7 и допускает, что оно явно предназначено для апостолов, хотя оно достаточно общее и может быть обращено к каждому верующему. Но когда Матфей собирает множество подобных увещеваний, то характер их, который не должен быть неправильно понят в отдельных из них как таковых, проявляется наиболее отчетливо. Каким образом? Когда Иисус отправлял учеников на задание, неужели у Него не было ничего более важного, чем говорить об опасностях и ободрять учеников? Неужели не было других дел, о которых стоило бы поговорить? Конечно, Иисус сам был бы виновен в страхе и тревоге, от которых он должен был предостеречь. Иисус не только не произносил такой проповеди страха, какую вкладывает в его уста Матфей, но и не говорил так часто о будущих опасностях и не утешал учеников,