Сага о Фитце и шуте. Книга 1. Убийца шута - Робин Хобб

Но он не ждал, что кто-то предложит деньги. Он знал, что предложения посыплются только после того, как он устроит кровавую баню на потеху толпе. Риддл меня держал, и я знала, что он хочет унести меня подальше, но боится оставлять отца одного.

– Проклятие, где же Шун и Фитц Виджилант! В кои веки от них могла быть польза, а не морока! – резко бросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. Смятенно уставился на меня темными глазами. – Если я тебя поставлю на землю, Би, ты будешь… нет. Тебя, скорее всего, затопчут. Ох, дитя, что же твоя сестра скажет мне?

И тут мой отец внезапно рванулся вперед, как будто лопнула цепь, удерживавшая его на месте, и Риддл бросился следом, пытаясь схватить его за плащ. Окровавленный нож снова поднялся; я видела его поверх голов зрителей, пока Риддл с проклятиями проталкивался сквозь толпу, собравшуюся поглядеть на смерть собаки.

Впереди нас кто-то сердито вскрикнул, когда мой отец сбил его с ног, чтобы вырваться вперед. Нож опустился, и толпа хором издала глубокий горловой вопль.

– Это кровь, которая мне снилась? – спросила я, но Риддл не услышал.

Что-то неистово вертелось вокруг меня. Чувства обезумевшей от крови толпы были точно липкий навязчивый запах. Я почувствовала, что он вот-вот вырвет мою душу из тела. Риддл пересадил меня на левое плечо и правой рукой стал расталкивать людей, пробиваясь следом за отцом.

Я знала, в какой момент отец добрался до собачьего мясника. Я услышала громкий треск, как будто кость ударила по кости, а потом толпа заревела совсем по-другому. Риддл, работая плечом, выбрался на край открытого пространства, посреди которого мой отец поднял продавца щенков над землей. Одной рукой он держал его за горло. Другая рука была отведена назад, и я увидела, как она рванулась вперед, точно стрела, выпущенная из лука. Его кулак одним ударом разбил мужчине лицо. Потом мой отец отшвырнул его в толпу резким движением, каким волк ломает шею кролику. Я даже не догадывалась, насколько он силен.

Риддл пытался прижать мое лицо к своему плечу, но я вывернулась, чтобы смотреть. Собака так и висела на бычьем носу, хотя ее внутренности вывалились наружу серыми, белыми и красными жгутами, которые колыхались в зимнем воздухе. В руке у отца был нож. Он обхватил собаку и нежно ей перерезал горло. Пока ее сердце выталкивало остатки жизни и челюсти расслаблялись, он опустил ее тело на землю. Он не говорил, но я услышала, как он обещает, что у ее щенков будет лучшая жизнь, чем у нее.

Это не мои щенки, – сказала ему старая собака. – Я и не знала, что есть такие хозяева, как ты…

Она была сверх всякой меры удивлена тем, что подобные люди существуют.

А потом она умерла. Осталась только мертвая бычья голова, свисающая с дуба, как чудовищное украшение для Зимнего праздника, и собачий мясник, который катался по пропитанной кровью земле, держась за лицо, разбрызгивая кровь и извергая ругательства. Окровавленное существо в руках моего отца больше не было собакой. Он отпустил тело и медленно встал. Когда он это сделал, круг людей расширился. Они отпрянули от моего отца и тьмы в его глазах. Он подошел к собачьему мяснику и поставил ногу ему на грудь, придавив к земле. Тот прекратил хныкать и замер, уставившись на моего отца, точно на саму смерть.

Отец ничего не сказал. Когда тишина затянулась, придавленный мужчина убрал руки от расквашенного носа и начал:

– Какое ты имел право…

Отец сунул руку в кошель и бросил мужчине на грудь единственную монету. Она была большая, необрезанная, из серебра. Его голос прозвучал как шорох меча, вынимаемого из ножен:

– За щенков. – Отец посмотрел на щенков, потом на жалкое костлявое создание, запряженное в телегу. – И за телегу вместе с ослом. – Круг очевидцев замер. Он медленно обвел людей взглядом и ткнул пальцем в высокого юношу. – Ты. Джеруби. Отвезешь телегу со щенками в Ивовый Лес. Найди на конюшне человека по имени Хантер Охотник и отдай ему. Потом отправляйся к моему управляющему Ревелу и скажи, чтоб дал тебе две серебряные монеты.

Тот ахнул, услышав эти слова. Две серебряные монеты за один вечер труда?

Отец повернулся и указал на мужчину постарше:

– Руб? Серебряная монета твоя, если уберешь отсюда проклятую бычью голову и закидаешь чистым снегом все это безобразие. Негоже встречать Зимний праздник с такими украшениями. Мы что, калсидийцы? Или мы скучаем по Королевскому кругу и хотим вернуть его в Дубы-у-воды?

Может, кто-то и хотел, но осуждающий тон моего отца не позволил им в этом признаться. Воющей, улюлюкающей толпе напомнили, что она состоит из людей, способных на большее. Собравшиеся уже начали расходиться, когда мужчина на земле сипло пожаловался, сжимая серебряную монету в ладонях:

– Ты меня надурил! Щенки стоят куда больше, чем эта монета!

Отец накинулся на него:

– Собака не рожала этих щенков! Она была слишком старая. Она бы не выдержала еще одной драки. У нее остались только сильные челюсти. И отвага. Ты просто хотел заработать денег на ее смерти.

Человек на земле разинул рот, глядя на него. Потом закричал:

– Не докажешь! – И голос явственно выдавал в нем лжеца.

Отец уже забыл про него. Он вдруг заметил нас с Риддлом и понял, что я смотрю на него. Кровь старой собаки пропитала его плащ. Он увидел мой взгляд и без единого слова расстегнул застежку, сбросил тяжелый плащ из серой шерсти на землю – выкинул без колебаний, не желая испачкать меня в крови, когда я подойду, чтобы он взял меня на руки. Но Риддл меня не отпустил. Я безмолвно глядела на отца. Их с Риддлом взгляды встретились.

– Я думал, ты заберешь ее отсюда.

– А я думал, что на тебя сейчас накинется разъяренная толпа и кто-то должен защищать твою спину.

– Ты собирался и мою дочь в это впутать?

– Как только ты решил вмешаться, у меня не осталось выбора. Извини, если мое решение тебе не нравится.

Я ни разу не слышала, чтобы Риддл говорил так холодно, и не видела, чтобы они с моим отцом смотрели друг на друга, как сердитые незнакомцы. Я поняла, что должна что-то сделать, что-то сказать…

– Я замерзла, – проговорила я в пространство. – И проголодалась.

Риддл посмотрел на меня. Напряженный, трудный момент миновал. Мир вокруг нас перевел дух.

– Я и сам умираю от голода, – негромко сказал он.

Мой отец посмотрел себе на ноги.

– Как и я, – пробормотал он. Резко наклонился, набрал чистого снега и вытер кровь с рук.

Риддл наблюдал за ним.

– Еще на левой щеке, – подсказал он, и в его голосе не было гнева. Только странная усталость.

Отец кивнул, по-прежнему ни на кого не глядя. Прошел несколько шагов туда, где на ветвях куста еще осталась шапка чистого снега. Набрал две горсти и умыл лицо. Когда он закончил, я вывернулась из объятий Риддла. Взяла отца за холодную мокрую руку. Ничего не сказала. Просто посмотрела на него. Я хотела, чтобы он узнал: увиденное не причинило мне боли. То есть причинило – но не от того, что сделал он.