Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы - Чарльз Маккей

Могила св. Николая из Бари была известна на всю Италию. Говорили, что из нее сочится чудодейственное масло, исцеляющее почти от всех телесных недугов при условии, что больной пользуется им с должной степенью веры. Хитрая Ла Тофана назвала так свой яд, чтобы обмануть бдительность таможенников, которые, как и все остальные итальянцы, относились к св. Николаю из Бари и его целебному маслу с благочестивым уважением.

Этот яд был аналогом того, который приготовляла Ла Спара. Ганеман, врач и основоположник гомеопатии, пишет, что яд Ла Тофаны представлял собой смесь нейтральных солей мышьяка и вызывал у жертвы постепенное ухудшение аппетита, тошноту, постоянные ноющие боли в желудке, упадок сил и токсический отек легких. Аббат Гальярди пишет, что отравители обычно добавляли несколько его капель в чай, горячий шоколад или суп и что действовал он медленно и почти незаметно. Гарелли, врач австрийского императора, в одном из писем к Гофману сообщает, что это был кристаллический мышьяк, растворенный вывариванием в большом количестве воды с добавлением (он не объясняет зачем) травы цимбаларии. Неаполитанцы называли его Aqua Toffnina, и он стал печально известен во всей Европе как Aqua Tophania.

Несмотря на то что эта женщина вела свою гнусную торговлю в таких масштабах, встретиться с ней было чрезвычайно сложно. Тофана жила в постоянном страхе разоблачения. Она часто меняла имена и местопребывание и, притворяясь крайне набожной, обреталась месяцами то в одном, то в другом монастыре. Каждый раз, когда риск обнаружения был, по ее мнению, больше обычного, она искала защиты у церкви. Когда ей поспешили сообщить, что ее разыскивают люди вице-короля, она по обыкновению нашла убежище в монастыре. То ли розыски велись не слишком усердно, то ли принимаемые ею меры предосторожности были исключительно эффективны, но ей удавалось обманывать бдительность властей несколько лет. Еще более удивительно то говорящее о степени разветвленности ее торговли обстоятельство, что последняя велась в указанный период с прежним размахом. Леба доводит до нашего сведения, что Ла Тофана питала такое сочувствие к тем несчастным женам, которые ненавидели мужей и хотели от них избавиться, но не могли из-за бедности заплатить за ее aqua, что отдавала им отраву задаром.

Ей не позволили, однако, играть в эту игру вечно; ее местонахождение – один из женских монастырей – было установлено, и больше деться ей было некуда. Вице-король неоднократно посылал игуменье прошение о ее выдаче, но безрезультатно. Аббатиса, пользуясь поддержкой архиепископа диоцеза, неизменно отвечала отказом. Раздуваемый тем самым статус преступницы возбудил в итоге такое любопытство у местного населения, что тысячи людей посетили монастырь с тем, чтобы увидеть ее хоть краем глаза.

От этих проволóчек терпение вице-короля, по всей видимости, истощилось. Будучи человеком импульсивным и не слишком рьяным католиком, он счел, что покрывать столь мерзкую преступницу не позволено даже церкви. Не посчитавшись с привилегиями монастыря, он послал туда отряд солдат, которые вломились внутрь и увели ее vi et armis[589]. Архиепископ, кардинал Пиньятелли, был глубоко возмущен и пригрозил отлучить от церкви вице-короля и весь город. Все нижестоящее духовенство, движимое esprit du corps[590], приняло сторону архиепископа и так распалило суеверных и фанатичных прихожан, что те были готовы собраться в кучу, дабы взять приступом дворец вице-короля и освободить узницу.

Это были достаточно серьезные угрозы, но вице-король был не из тех, кого можно запугать. Поистине, все его дальнейшие шаги отличает редкое сочетание проницательности, хладнокровия и энергии. Дабы избежать отлучения и его неблагоприятных последствий, он поставил охрану вокруг дворца архиепископа, полагая, что последний окажется не настолько глуп, чтобы прибегнуть к анафеме, из-за которой будут голодать все неаполитанцы, не исключая его самого. Рыночные торговцы из окрестных поселений не отважились бы привозить в город продовольствие до снятия отлучения. Эта мера причинила бы слишком много неудобств самому кардиналу и его духовной братии; и, как и рассчитывал вице-король, сей добрый прелат приберег свои громы и молнии для более подходящего случая.

Однако, помимо этого, нужно было унять недовольство населения и устранить угрозу восстания. С этой целью правительственные агенты искусно внедрились в массы и распустили слух, что Тофана отравила все городские колодцы и другие источники воды. Этого оказалось достаточно. Людской гнев немедленно переключился на нее. Те, кто еще минуту назад считал ее святой, теперь обзывали ее дьяволицей и желали ее наказания так же страстно, как до этого – освобождения. Тофану подвергли пытке. Она созналась в длинной веренице преступлений и назвала всех, кто пользовался ее услугами. Вскоре она была задушена, а ее труп – переброшен через стену в огород того монастыря, где ее арестовали. Это, по-видимому, было сделано с тем, чтобы умиротворить священнослужителей, позволив им по крайней мере похоронить человека, который некогда находил пристанище в их владениях.

После ее смерти мания отравления, судя по всему, ослабла; но мы еще не коснулись того, как последняя проявила себя во Франции несколько раньше. В период с 1670 по 1680 год она пустила в этой стране столь глубокие корни, что мадам де Севинье в одном из своих писем выразила опасение, что слова «француз» и «отравитель» станут синонимами.

Здесь, как и в Италии, правительство впервые узнало о широком распространении таких преступлений от служителей церкви, которым женщины, принадлежавшие главным образом к высшему и частично – к среднему и мелкому дворянству и третьему сословию, признались на исповеди в отравлении своих мужей. На основании этих разоблачений были арестованы и брошены в Бастилию два итальянца, Эксили и Глазер. Им было предъявлено обвинение в приготовлении и продаже снадобий, с помощью которых были совершены означенные убийства. Глазер умер в тюрьме, а Эксили провел в ней без суда семь месяцев. Там вскоре после ареста он свел знакомство с другим заключенным, Сен-Круа, пример которого в значительной степени способствовал распространению преступлений данной категории среди французов.

Наиболее пресловутым отравителем из числа тех, кто почерпнул свои пагубные познания от этого человека, стала молодая женщина, мадам де Бренвилье, в силу происхождения и замужества состоявшая в родстве с некоторыми из самых знатных семейств Франции. Известно, что она с самых ранних лет была жестокой и развратной и, если верить ее собственному признанию, лишилась невинности, еще не достигнув подросткового возраста[591]. Вместе с тем она отличалась красотой и безупречными манерами и казалась окружающим образцом добродетели. Гийо де Питавель в «Знаменитых судебных процессах»[592] и мадам де Севинье в своих письмах изображают ее как кроткую и милую особу, чье выражение лица никак не обнаруживало ее порочного нутра. В 1651 году она вышла замуж за маркиза де Бренвилье, с которым прожила несколько несчастливых лет. Он был легкомысленным и распущенным субъектом и познакомил жену с Сен-Круа – человеком, который разрушил ее жизнь и втягивал ее то в одно, то в другое преступление, пока ее злодеяния не стали столь чудовищными, что одна мысль о них приводит в содрогание. Она воспылала к нему преступной страстью, для удовлетворения которой сразу же погрузилась в пучину греха. Эта женщина, прежде чем на нее пало возмездие, достигла ее самых отвратительных глубин.