Рокоссовский. Терновый венец славы - Анатолий Карчмит

— Иди вымойся, замарашка, — улыбнулся Рокоссовский, — а то, глядишь, облепят пчелы, да еще и покусают.

— Не облепят! Не облепят! — уплетая шоколадку, прыгал то на одной, то на другой ноге малыш.

Хозяйка дачи, взяв за руку внука, пошла накрывать на стол, а друзья прогуливались по участку. Сосны и ели, отличающиеся во все времена года своим зеленым постоянством, угрюмо молчали. Казалось, их занимали какие-то тайные глубокие думы.

Белозеров с любопытством посматривал на грядки с цветами и восхищался обилием роз. Здесь росли и турецкие гвоздики, и лилии, и каллы, и васильки, и душистый горошек, и георгины, и гладиолусы. В воздухе носился такой букет запахов, от которого приятно кружилась голова и появлялась какая-то особенная умиротворенность.

Друзья ходили по дорожкам, останавливались и рассказывали друг другу о том, что важного произошло в их жизни за последние два десятка лет.

Через некоторое время они сидели в беседке, обвитой розами, за рюмкой коньяка и продолжали разговор.

— Вот ты говоришь, что твоя семья живет безбедно за счет американского родственника, — сказал Рокоссовский. — Это что за такой покровитель?

— Понимаешь, Костя, где-то лет пять тому назад объявился родной брат матери моей жены, который в 20-х годах уехал из Западной Белоруссии в Америку. — Белозеров запнулся, кашлянул так, что по лесу пронеслось эхо и, покраснев, сердито произнес: — Проклятая тюрьма и плен дают о себе знать.

— Что-нибудь серьезное?

— Врачи рекомендуют беречься, — уклончиво ответил Белозеров.

— Ну, объявился американец, дальше что?

— О! Все очень просто. Почти каждый месяц он присылал нам посылки с дорогими отрезами на костюмы и пальто. Вначале я противился этим подачкам, потом вынужден был уступить жене и теще — делайте как хотите. Американские вещи вырывали у моих женщин из рук. У нас начали водиться деньги. Обставили квартиру, оделись сами, нарядили дочку. Кстати. — Белозеров достал из внутреннего кармана пиджака фотографию. — Вот она наша дочурка, похожа на мать. Посмотри.

— Симпатичная, очаровательная девушка, — сказал Рокоссовский. Он с едва заметной улыбкой глянул на Белозерова: — В двух словах, кто он такой — ваш благодетель?

— Живет в Лос-Анджелесе. Все члены семьи имеют собственные дома, машины. Работает посредником между покупателями города и фермерами.

— Как ему понравилась наша Москва?

— Городом восхищался, но, когда заглядывал в магазины, морщился, жена качала головой, глядя на длинные очереди недовольных и плохо одетых людей, — ответил Андрей и, гулко кашлянув, произнес: — Вчера в аэропорту он мне заявил: «Я знал, что вы живете не роскошно, но в том, что вы нищие, я убедился только сейчас». И вообще, насколько я понял, они были расстроены.

— Чего же они так? — Рокоссовский потушил в пепельнице папиросу. — Разрешили приехать на Родину. Для пожилых людей это много значит.

— Хм! — покачал головой Белозеров. — Дело в том, что под различными предлогами на Родину их не пустили и они Радошковичи так и не увидели. Когда им об этом сказали, они не могли скрыть слез.

— Почему им запретили это сделать? — искренне удивился Рокоссовский.

— Наше любимое КГБ, — уткнув лицо в букет цветов, сказал Белозеров, — обязано ограждать советское общество от подрывных действий разведок империалистических государств, разного рода зарубежных антисоветских центров и иных враждебных элементов.

— А при чем тут эти старики, которые, может быть, перед кончиной приехали попрощаться со своей настоящей Родиной. — сказал Рокоссовский, печально улыбнувшись. — Под конец жизни человека тянет в те места, где он родился и где прошло его детство. — На лице Рокоссовского появилась досада. — Тем, кто далек от этого чувства, никогда не понять, что это такое… Жаль стариков.

— Я, думаю, в данном конкретном случае не захотели показывать нашу нищету.

— Как же американцы встретились со своими родственниками?

— Под неусыпным оком КГБ.

— Все же это любопытно.

— Дальше Минска гостей не пустили, и они вынуждены были для своих родственников накрыть столы в ресторане «Беларусь». Собралось на это пиршество более ста колхозников, которые впервые в своей жизни оказались в ресторане.

— Ты присутствовал?

— Да, — коротко ответил Белозеров и после недолгой паузы с иронией продолжил: — Я готов был провалиться сквозь землю от такого позора.

— Почему?

— Костя! — Он минуту молчал с мрачным видом. — Ты не поверишь, как мне было тяжело наблюдать эту унизительную картину. Во-первых, почти половина обслуживающего персонала были гэбэшники. Я их физиономии за версту вижу. Во-вторых, я впервые осознал, что наш простой народ не знает элементарных культурных норм. А что удивительного? Когда живешь среди неприхотливых людей, то растворяешься в их среде и тебе кажется, что по-другому и быть не может.

— А что здесь плохого? — спросил маршал мягким и тихим голосом.

— Это другой вопрос, — ответил Белозеров, покосившись на Павлика, пытавшегося залезть на яблоню. — Как ты думаешь, я имею право поглядеть на себя со стороны?

— Конечно, имеешь.

— Так вот. Когда увидишь себя в непривычной ситуации, то оторопь берет — дикорастущие мы люди. Посмотрел бы ты, как наши колхозники вели себя за столом. Копошимся в темноте — вроде бы не отличаемся от других, а при свете мы выглядим по-другому. — Он замолчал и, хрипло откашлявшись, продолжил: — Я убедился в этом, когда закончился прием в ресторане. Несмотря на волевые жесты «официантов», гости в считанные минуты рассовали себе в торбы и сумки все, что оставалось на столе.

— И правильно сделали, — улыбнулся Рокоссовский. — Не пропадать же добру.

— Мне было не до смеха, Костя, — возразил Белозеров, подняв на маршала беспокойные глаза. — Я находился рядом с американцами и не знал, куда девать глаза. Мне казалось, что меня пригвоздили к позорному столбу.

— В чем эти люди провинились, что ты на них нападаешь?

— Я не на них нападаю! — сказал Белозеров, махнув рукой. — Мне претит эта наглая ложь о счастливой жизни!

— Твои доводы, Андрей, с первого взгляда, неоспоримые, но их можно опровергнуть, — сказал Рокоссовский, наливая в рюмки коньяк. — Я не стану этого делать. Но я уверен в одном — на крутых поворотах истории на наш народ можно положиться. Всеобщая беда прошедшей войны объединила всех — правых, виноватых, униженных и оскорбленных. Ты вспомни себя, как ты правдами и неправдами рвался на фронт.

Белозеров, облокотившись на стол, не спускал глаз со своего друга. Он давно не слышал его спокойного, уверенного голоса и теперь ловил каждое слово.

Рокоссовский умолк, погруженный в раздумья.

— Все это так, дорогой мой маршал, — произнес Белозеров и перевел взгляд на лес, словно там, в его дебрях, находились ответы на мучившие его вопросы.