Кукушка - Дмитрий Скирюк

Все молчали, и это, похоже, заставило Рейно Моргенштерна крепко задуматься. Мартин тем временем вытащил из ящика со стружками бутылку, выдернул зубами пробку, понюхал, глотнул, одобрительно крякнул и бросил бутылку Кастору. Тот поймал и тоже сделал глоток. Нож в его руке при этом даже не дрогнул.

И тут заговорила Ялка. От её голоса все опять почему-то вздрогнули, а Кастор подавился и закашлялся.

— Завтра собираются казнить Лиса, — тихим голосом сказал девушка.

— Лиса? — Рейно поднял бровь. — Какого Лиса? А, того парня, который прикинулся монахом. И что? Или вы хотите вызволить его?

— Дядя Рейно, дядя Рейно, — торопливо заговорила Октавия, — не спрашивайте их, пожалуйста, тут нет ничего секретного! Просто им надо туда — и всё! Всё!

— Хорош трепаться, Рейно, — проворчал дер Тойфель. — Сам же знаешь — девочка не станет врать. Зря бучу подняли. — Он полез в карман, достал монету в полновесный гульден и протянул её хозяйке. — Держи, мамаша, это за вино и за беспокойство. Сама понимаешь... И вы, фратер, — развёл он руками, оборачиваясь к Томасу, — не держите на нас зла.

— Б-бог простит, — спокойно ответил он. — Pax vobiscum. Но мы и правда д-должны идти.

Рейно помедлил и сделал знак своим ребятам убрать ножи. Все облегчённо выдохнули и задвигались. Мануэль потёр горло, на котором остался тонкий красный след, бросил взгляд на Кастора, на Рейно, надел свою широкополую шляпу и надвинул её на глаза.

— Hasta bueno, — буркнул он, вставая. — Увидимся завтра.

Не сказав больше ни слова, испанец и монах покинули фургон.

После их ухода под тентом повисла неловкая тишина. Шольц, мокрый и испачканный, уже залез обратно, разминал ушибленное плечо и бросал в сторону гистрионов сердитые взгляды.

— Раз уж вы зашли, может, супчику? — предложила маркитантка.

Музыканты переглянулись.

— А супчику так супчику, — сказал за всех здоровяк Рейно и снова оглядел собравшихся. Вздохнул: — Но теперь, когда эти ушли, может, вы всё-таки скажете, чего затеяли, а? Октавия?

— Она уже сказала, — ответила за всех Ялка. — Нам нужно быть на казни, вот и всё.

— Так и что? — с детским простодушием спросил дер Тойфель, принимая из рук мамаши Кураш миску с супом. — Раз нужно, идите. Хотя всегда не понимал, чего вас, молодух, влечёт на такое позорище. Но Бог вам судья... Феликс, ложка есть?

— Свою иметь надо.

— Моя сломалась. Так, что я говорил-то... Ах да. Хочешь, так иди! Чего страдать?

— Я не могу, — Ялка покачала головой и положила ладонь на живот. — Нас задавят в толпе.

— О... — Тойфель чуть не подавился и покраснел. — Да... Об этом я не подумал.

— Это ещё не всё, — сказал Фриц. — Мне и брату Томасу нужно быть рядом с ней.

— Почему?

— Потому. А наставник брата Томаса, брат Себастьян, меня знает: он меня разыскивает.

— Зачем?

— Затем! — огрызнулся Фриц. — Чего ты все время спрашиваешь? Тебе какая разница? Так надо. Ешь свой суп. Больше я ничего не скажу: всё равно ты не поймёшь.

По лицам гистрионов было видно, что они напряжённо размышляют над сказанным, но решающее слово, видно, оставалось за Рейно Моргенштерном. А он ничего не говорил, только покусывал губы. Суп в его миске остался нетронутым.

— Ни черта не понимаю, — наконец признался Рейно. — Коли вы туда рвётесь, на то есть причина. А при чём тут мальчик в рясе — не пойму. Или он тоже не настоящий монах?

— Нет, этот настоящий.

— Никогда не доверял этим испанским попам... Но ладно. Надеюсь, он на вашей стороне. Знаешь, девка, а пожалуй, мы поможем вам.

— Как?

— А это уже наше дело. Приходите завтра к нам, Фриц покажет дорогу. Эй, братва, кончай жрать: собираемся. Хозяйка! Мы берём бочонок и уходим. Тойфель, расплатись...

— Октавия! Долго ты ещё собираешься тут сидеть? Проснётся твой итальяшка, с ума сойдёт. Ты с нами?

— Фриц меня проводит.

Рейно покачал головой:

— Нет, так не годится. Кто-нибудь останьтесь, присмотрите за ними.

— Я присмотрю, — внезапно подал голос Йост, который после кутерьмы забрался в угол и сидел там, серый и незаметный. — Я эту кашу заварил, мне и расхлёбывать.

Предводитель гистрионов некоторое время смотрел на него.

— Хорошо, — сказал он, наконец приняв решение. — Мы уходим, поэт. Полагаюсь на тебя, раз так.

И они удалились. В повозке сделалось совсем просторно.

— Нам нужен лазутчик, — вдруг сказал Фриц.

— Что? — спросила Ялка.

Остальные тоже посмотрели на него с недоумением.

— Кто-то невидимый, на кого не обратили бы внимания. — Фриц задумался и вздохнул. — Карел-с-крыши подошёл бы, но где ж сейчас его найти...

— Я могу! — сказала Октавия. — На меня не обратят... А что надо делать?

— Сиди уж... не обратят. Нет, нам нужно что-то другое! Как Жуга учил: «Стань вторым деревом, чтоб тебя не видели». Хм... — Он потёр запястье. Октавия вдруг обратила внимание, что камешки на его браслете как-то странно поблёскивают, словно там, внутри, вспыхивают и гаснут огоньки, — Хм! — уже с новым выражением повторил Фриц. — А знаешь, Кукушка, я мог бы оживить что-нибудь! На время. Заколдовать какую-нибудь вещь. Я знаю как: мне травник объяснял, что надо «отделить» часть себя — и пусть она умеет только что-нибудь одно. Подсматривать, подслушивать... на волынке играть...

— Фриц, Фриц, постой, погоди. — Ялка протянула к нему руку — Другой рукой она всё ещё держалась за живот; ногти у неё были неровные, обгрызенные. — Ох, дай сообразить... Тебе нельзя колдовать: ты неразумно тратишь силы. Ты надорвёшься, можешь даже умереть! Помнишь, чем это кончилось в прошлый раз?

— Сравнила! — фыркнул он. — Я же пытался спрятать сразу двоих!

— Всё равно, — упорствовала девушка. — Где мы возьмём такую вещь, чтоб она могла летать или, на худой конец, ходить? Такое невозможно. Даже та волынка только играла, а ходить не могла — у неё же ног нет. И не бывает вещей с ногами, разве только стол или табурет... Нет таких вещей.

— Есть! — вдруг сказала Октавия, — Вот, у него есть ноги.

И протянула деревянного Пьеро.

Все онемели. Стало слышно, как капли шлёпают по лужам. Первым нарушил молчание Шольц.

— Когда Судьба оставляет свои знаки, — сказал он, — она оставляет их везде. Не иначе, сам Господь надоумил тебя взять с собой эту куклу, девочка. — Он повернулся к Фрицу. — Берись за дело, парень. Берись за дело, если можешь. И делай его хорошо.

* * *

Полог палатки всколыхнулся, пропуская то ли ветер, то ли небольшого зверя — собаку или что-то в этом роде. Человек, лежащий в углу на отсыревшей соломе, поднял голову, прищурился и различил во тьме маленькую фигурку непонятно кого.