Красное и белое, или Люсьен Левен - Стендаль

эти двадцать семь голосов должны обойтись ему в двадцать семь тысяч франков.

«И это было бы еще дешево», – думал венценосный Барем.

Он прочел на лице господина Левена ту иронию, о которой ему так часто во время докладов говорил генерал Р.

– Ваше величество, – добавил господин Левен, – я составил себе положение в свете благодаря тому, что ни в чем не отказывал своим друзьям и не сдерживал себя никак в отношении моих врагов. Я к этому издавна привык и умоляю, ваше величество, не требовать от меня, чтобы я переменил свой характер в отношении ваших министров. Они приняли со мной высокомерный тон. Даже добрейший господин Барду, говоря об этих восьми должностях с окладом в тысячу восемьсот франков каждая, важно заявил мне в палате: «Дорогой друг, не надо быть ненасытным!» Я обещаю вашему величеству мои голоса, которых наберется не больше двадцати семи, но умоляю вас позволить мне насмехаться над вашими министрами.

Свое обещание господин Левен выполнил на другой день с замечательным остроумием и веселостью. В сущности, его прославленное красноречие было лишь проявлением его своевольного характера: просто это был человек более непосредственный, чем это разрешается в Париже. Его воодушевляла мысль, что он заставил короля быть с ним почти откровенным.

Законопроект, в котором был заинтересован король, прошел большинством тринадцати голосов, из которых шесть принадлежали министрам.

Когда объявили результат, господин Левен, сидевший на второй скамье слева, в трех шагах от министров, громко произнес:

– Министерство уходит; счастливого пути!

Фраза была тотчас же подхвачена всеми депутатами, сидевшими рядом с ним. Когда господин Левен находился в комнате один с каким-нибудь лакеем, он был счастлив одобрением лакея. Можно представить себе, как чувствителен был он к успеху, который имели эти простые слова!

«Меня вывозит моя репутация», – подумал он, окинув взглядом блестящие глаза, устремленные на него.

Прежде всего никто не сомневался, что он не был горячим приверженцем каких-либо определенных взглядов. Только на две вещи, пожалуй, он никогда бы не согласился: на кровопролитие и на банкротство.

Через три дня после голосования законопроекта, принятого большинством в тринадцать голосов, из которых шесть принадлежали министрам, господин Барду, министр финансов, подошел в палате к господину Левену и с взволнованным видом (он боялся какой-нибудь колкости и говорил вполголоса) сообщил ему:

– Восемь мест вам предоставлены.

– Отлично, мой дорогой Барду, – ответил господин Левен, – но вам лучше не скреплять подписью этих монарших милостей. Предоставьте вашему преемнику. Я подожду, монсеньор[122].

Господин Левен говорил очень ясно; все сидевшие поблизости депутаты были поражены: издеваться над министром финансов, над человекам, который может назначить на должность главного сборщика податей!

Ему стоило немалого труда убедить восемь членов своего «Южного Легиона», родственникам которых предназначались эти восемь должностей, считать это успехом.

– Через полгода вы будете иметь две должности вместо одной. Надо уметь идти на жертвы.

– Пустые это речи! – возразил один из его депутатов, более смелый, чем остальные.

Взор господина Левена загорелся, ему сразу пришли в голову две-три реплики, но он удержался и ограничился приятной улыбкой. «Только один дурак нашелся, – подумал он, – готовый подрубить ветку, на которой он сидит».

Все глаза были устремлены на господина Левена. Другой смельчак воскликнул:

– Наш друг Левен жертвует нами ради красного словца!

– Если вы хотите порвать со мной сношения, вы вольны это сделать, – серьезным тоном ответил господин Левен. – В таком случае я вынужден расширить мою столовую, чтобы иметь возможность принимать новых друзей, которые ежедневно домогаются голосовать со мной заодно.

– Ну, ну, не будем ссориться! – воскликнул один из депутатов, отличавшийся здравым смыслом. – Чем были бы мы без господина Левена? Что касается меня, я выбрал его своим руководителем на все время моей законодательной карьеры. Я никогда ему не изменю.

– Я тоже!

– Я тоже!

Так как оба депутата, выступавшие против него, колебались, то господин Левен, подойдя к ним, пожал им руки и постарался разъяснить, что если содружество примет эти восемь предложенных мест, оно будет низведено до роли виллелевской клики Трехсот.

– Париж – опасный город. Через неделю вся мелкая пресса стала бы на все лады склонять ваши имена.

При этих словах оба оппозиционера затрепетали.

«Наименее тупой из них, – подумал господин Левен, – отлично мог бы поставлять газетам статейки».

И мир был заключен.

Король часто приглашал к обеду господина Левена и после обеда полчаса или три четверти часа беседовал с ним, отойдя к амбразуре окна.

«Моя репутация остроумца погибла окончательно, если я буду щадить министров». – И он нарочно издевался без удержу над кем-нибудь из них на другой день после обеда во дворце.

Король решил поговорить с ним об этом.

– Ваше величество, я умолял вас предоставить мне в этом отношении полную свободу. Я могу дать кое-какую передышку только их преемникам. Нынешнее министерство лишено всякого остроумия, а этого в спокойное время Париж простить не может. Здешним умникам нужен либо авторитет Бонапарта, только что вернувшегося из Египта, либо остроумие.

(При упоминании этого страшного имени лицо короля приняло выражение, какое бывает у нервной молодой женщины, когда в ее присутствии упоминают о палаче.)

Через несколько дней после этого разговора с королем в палате обсуждался вопрос, во время доклада о котором все глаза устремились на господина Левена.

Госпожа Детруа, бывшая почтмейстерша в Торвильи, подала жалобу на то, что ее сместили с должности по обвинению в бесчестном поступке, которого она не совершала. Подавая свое прошение, она хотела только оправдаться; что же касается справедливости, она об этом не мечтала, пока господин Барду пользуется доверием короля. Жалоба была составлена весьма колко, почти дерзко, но нигде не переходила дозволенной грани, точно она была сочинена покойным господином де Мартиньяком.

Господин Левен три раза брал слово, и его второе по очереди выступление было буквально покрыто рукоплесканиями.

В этот день повестка, на которой униженно настаивал граф де Вез, была принята большинством двух голосов, и то лишь потому, что голосовали простым вставанием; министерство получило большинство в пятнадцать-двадцать голосов.

Господин Левен обратился к соседям, по обыкновению обступившим его:

– Господин де Вез изменяет привычке робких людей: принято вставать при появлении суда и голосовать за министерство. Но я открываю подписку в пользу вдовы Детруа, экс-почтмейстерши, которая навсегда остается «экс», и жертвую три тысячи франков.

Насколько господин Левен был резок с министрами, настолько же он всячески старался угождать своему «Южному Легиону».

На обед к себе он приглашал только своих двадцать восемь депутатов; захоти он, и число членов его собственной партии возросло бы до пятидесяти человек, так как его убеждения