Летописец. Книга перемен. День Ангела - Дмитрий Вересов

Олег чертыхнулся недовольно и назначил встречу настырному охранителю, а когда узнал имя, чуть было не казнил Кучинского, как в старину казнили гонца, принесшего дурную весть. Известие о том, что грабителем оказался не кто иной, как Франик, взорвало Олега. Какая там буря в душе! Все вранье про бурю. Никакой такой душевной бури и не замечаешь, не до нее вовсе, если мозг вдруг оказывается на месте желудка, а сердце бьется там, где раньше была скорее всего печень или – кто ее знает? – селезенка, а голова пуста, как мыльный пузырь, и в глазах – едкая, щипучая мыльная радуга.

Олег и сам не помнил, как оказался на Васильевском перед дверью квартиры родителей, как на лестничной площадке сгоряча двинул плечом казенного вида пустоглазого и жесткоротого, будто черепаха, субъекта, как заколотил в дверь, забыв о том, что существует звонок.

Аврора Францевна на кухне выронила пузырек со смесью валерьянки и пустырника и выдохнула:

– Олежка… Ключ потерял.

– Аврорушка, что с тобой? – не на шутку встревожился Михаил Александрович, который последние несколько дней маятно таскался по квартире вслед за женой – куда она, туда и он, как хвост. – Аврорушка, капелек?

– Миша, да открывай же! Это Олег! Он в детстве вечно ключ терял и колотил вот так, как сейчас.

– Аврорушка… – еще больше испугался за жену Михаил Александрович. – Может, «неотложку»?

– Я не сошла еще с ума, Миша! – выпрямилась Аврора Францевна. – Может быть, скоро сойду, но еще не сошла! Я сама открою.

Она, красиво поседевшая, худенькая и немного потерявшая в росте, бросилась к входной двери, распахнула настежь и – не могла не обнять его вопреки всем обидам, почему-то не тающим со временем, как не тает вечная мерзлота.

– Ты совсем на Гром-камень стал похож, – оглядела она Олега. – Окаменевшая волна. На тебя конный памятник можно ставить – вполне выдержишь.

– А?..

– У нас горе, Олежка.

– Франик. Я только что узнал.

– Тебя тоже преследуют?

– Преследуют? Кто? За что?

– Эти, – кивнула в сторону двери Аврора Францевна. – Звонят, следят, караулят, проходу не дают. Подайте им Франика. А где я им Франика возьму? Я ничего о нем не знаю с той самой ночи…

– Мама, не плачь. Он объявится рано или поздно. А эти… преследования я прекращу. Это совсем легко. Он же на склад моей собственной фирмы влез. Я просто откажусь от всех этих расследований-преследований, в конце концов, ничего же со склада не пропало, а если они там сильно принципиальные, то задействую кое-какие связи. Без проблем.

– Один сын, значит, в бандиты вышел, – появился в прихожей Михаил Александрович, – а второй вором стал. А третьему до нас дела нет, живет себе в своем Израиле, самый умный.

– Папа… Кто бандит? – искренне изумился Олег. – В смысле, я? Чушь какая-то.

– Деньги и связи сейчас только у бандитов. А мы два года жили на ворованное. Нас тоже ворами сделали.

– Франик нас два года содержал, Олежка, – объяснила Аврора, – два самых тяжелых года. Мы не знали, что он ворует. Это он нас так берег.

– Мама, ты не беспокойся о деньгах. Я сейчас вполне могу вас обеспечить. Запросто.

– Не хватало еще! – рявкнул Михаил Александрович и отвернулся. Немного помедлил, словно желая что-то добавить, но промолчал, снова ушел на кухню и загремел стулом и чайником.

– Он не примет помощи, Олежка. Но если ты отвадишь этих , будет уже хорошо. Мы почти не спим из-за них.

– Отважу. И я пойду, мама. А Франик объявится, никуда он не денется, паршивец такой. Отцу… наилучшие пожелания. Будь здорова, мамочка. Мои телефоны – вот, на карточке.

И Олег, резко развернувшись, вышел, так и не поняв, что они с отцом не прощают друг другу своих же собственных ошибок. Он и не заметил, что из неосвещенного коридорного тоннеля на него с испугом, тревогой и неизвестно откуда взявшейся надеждой смотрит зареванная, исхудавшая от невзгод и переживаний Светочка.

* * *

Как ни странно, после неожиданного визита Олега Михаил Александрович воспрянул духом, подтянулся, обзвонил кое-каких знакомых и объявил, что возвращается на работу, что его берут на полставки в Метрострой, на Выборгскую линию, кем-то вроде смотрителя или консультанта-координатора работы смотрителей – из его объяснений Аврора Францевна, вся ушедшая в заботы об Анечке, мало что поняла. Поняла лишь то, что Михаил Александрович теперь часто не будет ночевать дома, так как его новая должность предполагает и ночные дежурства.

Это и к лучшему, подумала мудрая Аврора. И дело даже не в деньгах, которые ему будут платить, а в том, что у него меньше времени останется на самоедство по поводу неудавшихся, как он считает, сыновей. И ей каждый божий день не придется доказывать, что с мальчиками, в общем-то, все обстоит благополучно. Что нельзя им навязывать образ жизни, который сами-то они считают правильным и разумным, что все изменилось, и мальчики, слава богу, давно выросли и вполне вписались в новые условия. Что Олег много работает и разбогател, что Оксана и Вадим весьма успешны в Израиле и растят исключительно талантливого сына, что Франик… С Фраником, конечно, беда, но… Но она чувствует материнским сердцем, что он жив и здоров. И насколько она его знает, он не позволит себе не процветать. В том смысле, разумеется, в котором он сам понимает благополучие и процветание.

Что ж, если бы Франик принимал за главное условие процветания сытую, размеренную, богатую жизнь, то можно было бы сказать, что он и процветал, и благоденствовал. Развлечений, милых его сердцу, было, правда, маловато, но зато и обязанностей не так уж много. Выполнение обязанностей, однако, а именно – супружеских, и стало главным условием его тепличного процветания. Франик, как говорится, удачно женился.

Его нынешняя супруга, богатая вдова с немалым сексуальным аппетитом, подобрала Франика в старомодном западноберлинском отеле, где он осваивал старинную профессию гостиничного «боя». Это была вторая, более высокая ступень его карьеры в Германии, начавшейся на автозаправке с мытья машин. Начавшейся после того, как вышли те немногие, добытые воровским путем деньги, заначенные на черный день, которые ему удалось вывезти из России и которые, как и поддельный литовский паспорт, лихо подчищенный и подрисованный рыночным виртуозом, хранились в камере хранения в Пулковском аэропорту.

Сначала, как только Франик правдами и неправдами добрался до Берлина, он кинулся разыскивать Сабину, а замужем она там или нет, это казалось ему не слишком существенным. Главное – найти, а потом уж как получится. Что получится, он и сам толком не знал, всерьез не задавался этим вопросом. Лучше всего было бы, конечно же, чтобы она уже успела развестись. Неплохо также и увести ее от мужа, если таковой до сих пор еще имеется, или, скажем, от любовника. Франик не сомневался, что любовник у столь романтической и чувственной натуры, каковой представлялась ему старинная его подружка, непременно должен быть.