Летописец. Книга перемен. День Ангела - Дмитрий Вересов

…Лилось шампанское в Хайфе, в баре концертного зала «Аудиториум», где госпожа вице-мэр Оксана Полубоевая и ее супруг, директор крупной клиники Вадим Лунин-Михельсон поздравляли с первым крупным успехом своего сына Якова, юного скрипача-виртуоза.

Оксана, на редкость элегантная в тускло-голубых шелках, сама подносила бокал шампанского своему сыну. И Яша, золотоволосый отрок с нежным детским румянцем и лукавыми ресницами, принимая первый в своей жизни стреляющий пузырьками и искрами бокал, вопросительно косил ясным глазом в сторону отца, чтобы принять одобрительный кивок и ответить на поощрительную улыбку.

Яша медленно пил бледно-золотое, пузырящееся счастье и, прикрыв глаза, с наслаждением прислушивался к похвальным отзывам о манере его игры, которые вспыхивали по цепочке, как лампочки праздничной гирлянды.

– Хейфец. Новый Хейфец, я вам говорю. Наш юный Яков точно так же отказался от портаменто, а на это способен лишь большой талант. Какое звучание! Сама бесконечность! Звук так и течет из неведомого в неведомое, потоком, рекою. И никаких разрывов, никакого вакуума в мелодии! Виртуоз. Истинный виртуоз. Он очень скоро станет мировой знаменитостью, этот мальчик. Дорогая Оксана, вы вырастили гения.

– Ну что вы, Шмуэль, что вы такое говорите! Это же вы его профессор, а не я. Я бы не смогла выучить Яшу играть даже на погремушках, даже на детском барабанчике. Это все вы, дорогой…

– Знаете, Вадим, какую рецензию я напишу в газету о вашем гениальном сыне?

– Ругательную, Ицак? Кисло-сладкую? Лицемерно-дидактическую? Не дорос, не созревший талант и прочее, как вы любите? Плюс сплошные наставления.

– Да с чего вы взяли, Вадим Михайлович?! Чтобы я – такое? О Яше? К тому же в своей клинике вы избавили меня от геморроя, что само по себе чудо, не так ли?

– Это чудо, разумеется. Но не я же избавлял вас от геморроя, а доктор Ривка Верник. Ей спасибо говорите.

– Сказал уже. И строго между нами, мальчиками, мы с ней даже, извините, переспали в физиотерапевтических целях. А Яша… Будьте уверены, он не имеет отношения к моему геморрою.

– Я и так в этом уверен, Ицак Нахимович.

– Ах, да не перебивайте вы, счастливый папаша! Мало ли что я там пишу в газеты и журналы! Но не зря же я лучший музыкальный критик Израиля. Моему мнению можно и нужно доверять, не сочтите за саморекламу. Так вот я считаю, что Яша, уж не знаю, как в жизни (юное поколение – сплошь прагматики, по моим наблюдениям), уже не знаю, как в жизни, а в искусстве – истинный романтик, носитель романтической традиции. Это, я полагаю, наследственное, русское. Такие эмоции, пафос, образы прямо-таки психологические и очень, я бы сказал, пластические, объемные. Он владеет смычком, как живописец кистью. Я так и напишу, и пусть на меня за это шипят… некоторые. Это драма, а не музыка. Это больше, чем музыка. Хотя ничего больше, чем музыка, не бывает… Интересно, он думает, что делает, или нет? Все так целостно и ярко. С ума сойти…

…Лилось шампанское и в ресторане аэропорта Шереметьево, где отмечал день своей второй свадьбы Олег, собираясь прямо из ресторана отправиться в свадебное путешествие на далекие острова на арендованном по этому случаю самолете. Невеста в белом газовом тумане сверкала эмалью ноготков, сжимая пальчиками тонкий хрусталь. Она неторопливо и уверенно подносила бокал к четко очерченным вишневым губам, высоко поднимала совершенный, как у куклы Барби, подбородок и томно прикрывала газельи глаза. В тонкой ноздре сиял наивный бриллиантик, а фата едва держалась на высокой, туго и прихотливо скрученной башне богатых антрацитовых волос. Из башни выбивались непокорные черные змейки и щекотали розовые раковинки ушек, в которые немного захмелевший жених нашептывал известные вещи.

Нескромные откровенности, однако, нимало не смущали совсем молоденькую еще красавицу по имени Лилия, а полностью – Лилия Тиграновна. Лилия Тиграновна, как и положено современной девушке, не раз испытала уже ночное счастье в объятиях претендента на ее руку и сердце. И повела себя разумно, то есть весьма зажигательно и нежно, чем и подтвердила правильность выбора Олега ее себе в жены.

Лилия Тиграновна выглядела весьма декоративно, а дома у нее хранилась бриллиантовая корона мисс Армении. Лилии Тиграновне полагалось сделать выгодную партию, а Олегу – преуспевающему и влиятельному бизнесмену – полагалось наряду с «Мерседесом», коттеджем на Рублевском шоссе и роскошной московской квартирой иметь еще и супругу, с фигурой не менее совершенных очертаний, чем у «Мерседеса», и настолько элегантную, чтобы она своим присутствием не нарушала выверенную до миллиметра, до тончайших оттенков цвета стильность жилых апартаментов…

…Лилось шампанское и в уютном номере одного из небольших, но дорогих отелей Берлина, где уставший, переволновавшийся и абсолютно счастливый Франик пил его в одиночестве. Он только что успешно осуществил задуманное год назад, разработанное в мельчайших деталях, измеренное по линеечке и просчитанное с хронометром в руках ограбление крупного ювелирного магазина. Он пробрался туда ползком через кошачий лаз – окно-отдушину в подвале, через выпиленный кусок пола под прилавком. Система сигнализации повела себя, словно жаждущая отдаться первому встречному проходимцу перезрелая девица, которая в нетерпении своем старается вести себя насколько можно тише, чтобы спящие в соседней комнате родители не проснулись от воплей и стонов боли и страсти и не прибежали спасать свое невинное дитя.

Партия драгоценностей, опись которых завтра в спешном порядке будет разослана полицией по соответствующим точкам, уже уехала в Швейцарию в тайнике, оборудованном в сиденье обшарпанного и слегка побитого «Фольксвагена», и Франик, получивший немалое количество банкнот, сможет теперь заявить своей ненасытной в любви и удивительно нудной в быту супруге о желании с нею развестись.

Он поставил в магнитолу кассету с записью музыки Чаплина, что когда-то, в незапамятные времена расцвета его, Франика, кинематографической карьеры, играла ему в гостинице мама. Он вспоминал и мечтал, мечтал и вспоминал. Он строил планы, он тосковал, он блаженствовал, он верил в удачу и надеялся на некую желанную встречу. Он заснул, сидя в кресле, но не увидел во сне воплощение своих надежд. Сны ему не были ниспосланы. Вероятно, в наказание.

– В наказание, Франц? Неужели у тебя есть совесть? – иронически подняла брови Сабина.

– Не цепляйся к словам, фрау Шаде. И не вздумай читать мне мораль. Просто недостаток информации, полученной в том числе и во сне, я воспринимаю как наказание, вот и все.

Сабина быстро перевернулась на песке и, изображая ярость, приставила к сонной артерии Франика острый обломок раковины:

– Если ты еще раз назовешь меня фрау Шаде, то…

– То – что?

– То ты попросту потеряешь физическую возможность получать информацию, черт возьми, Франц! Я же не называю тебя герр Гофман.

– Я бы и не возражал, между прочим. Весьма горжусь добытой в трудах праведных фамилией.