Кисельные берега - Анна Осьмак

её чистосердечное раскаяние. Когда Баларама, набив полный рот липкой, приторной помадкой, благосклонно кивнул, она подобрала юбки и лихо понеслась, косолапя, по деревне. Ей не терпелось рассказать соседям о чудесах, случившихся в её доме, и о супруге своём, мудром брахмане, облагодетельствованном самой Бхавани. Лично.

Не успело солнце добраться до зенита, чего, впрочем, за тучами всё одно не углядишь, как двор жреца наполнился любопытствующими. Они жались у плетня, укрыв головы пёстрыми накидками от нескончаемого дождя и перешёптывались, таращась на пророка и пандита милостью божьей.

Брахман, исполненный гордого достоинства, подозвал Киру:

- Принеси-ка мне, дева, книгу, не сочти за труд, - он кивнул в сторону комнаты за своей спиной.

- Какую книгу?

Пандит посмотрел на гостюшку, как на слабоумную: что за странный вопрос?

- Ах, книгу… Ну, конечно, благочестивый, сию минуту!

Книга в доме была одна – большая, тяжёлая, с потрёпанными углами и полустёртым текстом. Она лежала на почётном месте молельного закутка – пунджарума и украшалась бумажными финтифлюшками, символизирующими воздаяние особого почитания фолианту, хранящему на своих полуистлевших страницах священные тексты божественных гимнов.

Доставленную ему драгоценность Баларама разложил на коленях, покхекал, прочищая горло, и провозгласил алкающим мудрости односельчанам – артистично, с надрывом и подвыванием:

- Ангирасы, приближаясь, достигли этого

Самого отдалённого сокровища Пани, скрытого в тайнике.

Эти знатоки, разглядев обманы, снова

Отправились туда, откуда они вышли, чтобы проникнуть в гору!..

Народ обомлел. И аж присел под гнётом неведомой и непонятной заурядному уму великой тайны смысла. Который непременно должен содержаться в строках священной книги и словах пандита. Некоторые из присутствующих, те, что пожиже и послабее духом, ретировались незамедлительно, не вынеся свалившейся на них и придавившей своей огромностью мудрости. Благоговейно откланявшись, они оставили у крыльца узелки с куриными яйцами и чечевичными лепёшками.

- Со своим быстрым луком с тетивой,

Направляемой вселенским законом,

Брахманаспати достигнет того, что он хочет.

У этого взирающего на людей бога стр е лы, которыми он стреляет,

Прямо попадают в цель; на вид кажется, что они возникли из уха…

- многозначительно заявил пандит.

После подобного впечатлились даже оставшиеся недоверчивые и кинулись улепётывать восвояси, потрясённые доверенным им знанием. Не забывая, тем не менее, оставлять подношения.

Многолюдный прибой схлынул, оставив на берегу растерянную Каришму. Она сглотнула и на полусогнутых отправилась собирать дары односельчан, немедленно уверовав в величие мудрости и её несомненную практическую пользу.

Напыщенный, как индюк, Баларама сиял. Выгнув рёбра колесом, он проследовал к столу, дабы закусить чем Бхавани послала и в полной мере насладиться торжеством мужского разума над поверженной и пристыженной бабьей глупостью.

--------------------

… - С тех пор зажили брахман со своей супругой сытно и мирно, - поведала Кира Сырнику интонациями бабушки-сказочницы из фильмов Роу, - потому как на сытый желудок скубаться лениво да сумно…

Сырник согласно поводил хвостом по земляному полу и растянул чёрные губы в собачьей ухмылке. Кира отщипнула ему зернистого творога из своей миски и положила в улыбающуюся пасть. Усиленно зачавкав, пёс смолотил угощение в мгновение ока.

- Тут можно было бы сказочку и закончить, как положено – на мажорной ноте, если бы… Если бы не припёрся, друг Сырник, к нашему начитанному пандиту и заслуженному ясновидящему некий дхоби – деревенский стиральщик белья Мотия и не принялся бы парить брахману мозг своим пропавшим ослом. Чтоб его тигры съели…

-----------------------

- Скажи-ка, почтенный пандит, - пролепетал проситель, беспрестанно кланяясь, - куда подевался мой осёл? Всю округу исходил я вот этими самыми ногами! И по имени его звал, и овсом в торбе шуршал, и людей расспрашивал – всё впустую. Я уж ни есть, ни пить не могу – об нём лишь и беспокоюсь…

Чужестранная гостья, подметающая в это время крылечко благословенного дома, двусмысленно ухмыльнулась, заметив, как задёргался у великого ясновидящего глаз.

- Нашёл же ты время явиться ко мне со своим ослом! – Баларама не нашёл ничего лучшего, как возмутиться. – Недосуг мне нынче – я должен проследовать в храм, совершить обряд в честь всеблагой и всеведающей Бхавани. Иди-ка ты домой, Мотия, иди… Говорю ж – недосуг мне!

Мотия послушно попятился:

- Добрый пандит, - проскулил он, протискиваясь в калитку задом, - спроси у всеведающей Бхавани про моего осла! Неужто жаль ей будет указать место, ежели тот, к кому благоволит она, попросит? А, может, и сам ты то место узришь, коль постараешься, а? Век не забуду, добрый пандит!

Брахман вернулся в дом и уставился на потолок, с которого уныло сочился непрекращающийся дождь.

- Жена, - окликнул он повелительно, - где мой зонт? Я в храм. Буду поздно.

Радетелю о чужих ослах был выдан смешной зонтик из пальмовых листьев и полосатый дождевик, пропитанный от влаги жиром. Экипированный таким макаром жрец перешагнул через свой любимый порожек и посеменил по деревенским улицам. Только не в храм. А по буеракам и перелескам, искать проклятого осла. А как же? Для поддержания реноме требуется прилагать усилия. Это раньше было хорошо и спокойно, когда знали деревенского жреца, как бездельника Балараму. Ни спроса с тебя, ни ожиданий! А теперь? Теперь, когда почитают, как премудрого пандита, приходится из шкуры лезть, стараясь не ударить в грязь лицом. Назвался, как говорится, гуайявой, полезай в кузов. Ничего не поделаешь…

Весь день тщеславный брахман бродил