Кисельные берега - Анна Осьмак

по окрестностям, напрасно молясь о чуде своей небесной покровительнице. Вернулся только под вечер злой, как чёрт и грязный, как свинья. Скинув дождевик, хозяин дома повалился на циновку с видом снятого с креста мученика.

Обнаружив у мученика жар, верная жена немедленно запричитала над ним, как над умирающим, заохала, захлопотала, принялась растирать плешивую голову супруга маслом.

- Что это? – забеспокоился Баларама в температурном возбуждении. – Слышишь, жена? Будто кто-то за стеной шуршит и вздыхает?

Каришма прислушалась:

- Охти… - и в страхе прижала масляную руку ко рту.

- Вдруг это воры? – застонал болящий. – А? Что же делать, коли воры? А? Что же это – не побоялись гнева Бхавани, негодяи? Пришли грабить своего жреца и учителя?.. Поди-ка, Каришма, выгляни – чего там?.. Посвети фонарём… А я пока… - воспалённые глаза брахмана заметались по комнате в поисках укромного местечка и с вожделением застыли на сундуке. – Иди, иди, Каришма… Я пока…

Но Каришме идти сражаться с ворами совсем не улыбалось:

- А чего это я? Вон, - она уставилась на гостью, - вон пусть она фонарём посветит! На что мы её кормим-то?

- Вот ещё! – вознегодовала Кира, которая тоже слышала тяжёлое сопение и зловещие шорохи за тонкой глиняной стеной мазанки. – Ваши воры, ваше имущество – а я разбирайся! И, кстати, не забывайте, кто я такая! (А кто я, собственно, такая? Самой бы знать…) И что вы обещали доставить меня к моим почтенным родичам живой и невредимой!

- Да, да, - зашелестел испуганно хозяин, - обещались… невредимой…

- Ну так сам иди! – заорала подутихшая за последнее сытное время супруга, с облегчением возвращая себе привычное и такое родное амплуа. – Брахман ты или не брахман, возгря баранья!

Она легко вздёрнула тощее тело мужа на подламывающиеся ножки-палочки и и принялась выпихивать его за дверь.

- Ступай! Задай этим негодяям жару, мой храбрый Баларама! – пыхтела она, выдавливая упирающегося храбреца во двор. – А я посвечу… Щас…

Победив свою жертву и захлопнув за ней дверь, добрая женщина бросилась шариться по углам в поисках уличного фонаря. Но не успела: душераздирающий вопль несчастного, грохот и звуки борьбы донеслись из-за тонких стен почти сразу. Что-то тяжёлое ухнуло об стену, сотрясая домик из глины и навоза… Что-то загудело низко и печально, замораживая кровь в жилах…

Сырник, не будь дурак, немедленно забился в угол и прикинулся ветошью. Хозяйка истерично завизжала. Что оставалось делать Кире посреди всеобщей паники? Ясен пень – возглавить оборону.

Она решительно схватила первое, что попалось под руку, а под руку ей попалась драгоценная книга со священными гимнами, и ринулась наружу. Из-за спины ей под ноги упала полоска света, обеспеченная наконец-таки мобилизовавшейся супругой героического брахмана и осветила два борющихся на земле тела.

- А-а-аа! – воинственно завопила Кира, вскидывая для удара тяжёлый фолиант и… замерла.

Она склонилась ниже, всматриваясь… Потом ещё ниже…

На утоптанной земле база визжал и бился в конвульсиях запутавшийся в уздечке несчастный брахман. Под ним утробно ревел, пытаясь поднять голову и суча копытами, офигевший осёл, никак не ожидавший подобного приёма в родной деревне.

Спазм судорожного, неудержимого смеха согнул Киру пополам, заставил попятиться и повалиться в пароксизме на входной порожек. Она хваталась за живот, стонала и задыхалась, не в силах остановиться. Когда ей уже стало казаться, что дело может кончиться плохо, и она весьма близка сейчас к пародоксальной смерти от припадошного веселья, девушка зажмурилась и принялась громко и глубоко дышать, раздувая щёки. Но владения собой хватало ненадолго: стоило ей бросить взгляд в сторонубезумной сцены поимки вора или вспомнить увиденное в свете фонаря, как новый приступ гомерического хохота накрывал её вновь.

Кира корчилась от смеха всё время, пока верная супруга выпутывала своего защитника из уздечки, приводила его в чувство и поднимала с земли напуганного осла.

Когда Каришма перешла к даче объяснений сбежавшимся на крики соседям, Кира, икая, вползла в дом. Потому что её истерическое веселье совсем не вязалось с вдохновенной версией событий, внезапно симпровизированной сообразительной хозяйкой.

- Вот, люди добрые, - вещала она с небрежным достоинством, - не далее, как сегодня до полудня дхоти Мотия пришёл к моему мужу и господину с просьбой отыскать пропавшего осла – и что же? Пандит весь день взывал к Бхавани, чтил её песнопениями, а к вечеру, как видите, она сама привела заблудшую животину и повергла её к ногам мудрейшего!

- И вправду, - перешёптывались люди, тараща потрясённые глаза, - это осёл Мотии. Ведь он же? Ну конечно! Не видишь разве – уздечка-то приметная! И ухо одно рваное… Ну точно тот самый! Вот чудеса! Видно, божеское благоволение и впрямь пролилось на голову нашего Баларамы! Бхавани щедро даровала ему не только мудрость великую, но и своё покровительство!.. А где же сам благочестивый жрец?

- Сам благочестивый жрец устамши, - отрезала его PR-агент и супруга по совместительству. – Вам кажется, добрые люди, просветление легко даётся? Вы бы поменьше тревожили почтенного пандита по пустякам, вот что я вам скажу! А то прётся каждый со своим ослом! Вы б ещё о курице его молиться попросили! Впредь только с чем-то стоящим! И сперва – ко мне!

Люди покивали согласно, поцокали языками и принялись расходиться. Счастливый Мотия увёл своего потеряшку, оставив у двери вязанку уже ощипанных кур и мешок гороха.

Глава 85

---------------------------------

После чудесного обретения осла закончился затянувшийся сезон дождей. На следующий же день. Как отрезало.

Выглянуло умытое солнце, и деревенские жители, во всём примечающие приметы и знаки, эту долгожданную улыбку небес немедленно приписали в актив богоизбранного пандита. Кому ж, как не ему, любимцу Бхавани, разводить руками тучи?

Это первое солнечное утро привело и выплеснуло у порога скромного жилища великого аскета и подвижника Баларамы местного старосту во главе панчаята – представителей сельсовета. Расшаркавшись с хозяином и обменявшись для затравки светскими любезностями, а также восторгами по поводу хорошей погоды и видами на урожай, стороны перешли к делу.

Староста расчехлил принесённый с собой свёрток и любовно огладил показавшееся из тряпиц тусклое благородное свечение. Искусно сделанный посох, покрытый сусальным золотом, был бережно передан местной властью заслуженному гражданину:

- Прими, уважаемый, - торжественно провозгласил староста, цепляя вырезанными на навершии