Пассажир - Жан-Кристоф Гранже

Все эти имена — знаковые. Они призывали черного брата явиться, материализоваться. И зов был услышан. Отвергнутый близнец вернулся в облике серийного убийцы. Дьявольское отродье, выброшенное, отринутое, попранное, совершило эти убийства, взяв за образец бессмертные мифы, увидев в себе праведного героя вечной легенды. Легенды о возвращении изгнанного сына. О мести героя, с которым поступили несправедливо. Об Эдипе, Ясоне, Одиссее.

И он все подстроил так, чтобы Кубела обвинили в этих убийствах.

Так, чтобы он сгнил в тюрьме. Или чтобы его пристрелили полицейские.

* * *

Амьен, 11 часов утра.

Медицинский центр имени Филиппа Пинеля представлял собой кирпичную крепость, целиком посвященную безумию. Цитадель, возведенная в XIX веке, когда психушки были вещью в себе, поселениями, где умалишенные возделывали свои сады, пасли свой скот, заводили семьи. В те времена сумасшествие, которое не умели лечить, считалось уродством, и его следовало изгонять, убирать с глаз долой, скрывать.

Центр Филиппа Пинеля занимает более тридцати гектаров.

Миновав первые ворота, Кубела по длинной, обсаженной деревьями аллее достиг следующей ограды, похожей на красно-коричневую твердыню.

Глубокой ночью он так и заснул среди бумаг и снимков УЗИ. У него даже не хватило сил потушить лампочку. И снова ему снились зародыши, борющиеся в чаще кровеносных сосудов. Когда он проснулся, весь мокрый от пота, было еще темно. Лишь электрический свет обтекал его, словно мерзкое прогорклое масло. Несмотря на ломоту во всем теле и спутанные мысли, он как будто пережил откровение, осознав, что не сможет продвинуться в расследовании, не вернувшись к своим истокам — собственной матери. На Северном вокзале он сел в поезд до Амьена, потом на такси доехал до медицинского центра, расположенного в Дюри, на окраине префектуры Пикардия.

Вторая ограда. Даже психиатра, привыкшего к психушкам, впечатлила толщина здешних стен. Казалось, в этих камнях можно прорыть туннели. Центр, выстроенный в форме прямоугольника вокруг часовни, состоял из зданий разной величины и действительно походил на настоящий город. Вокзал, мэрия, лавки… Кубела не стал заходить в приемное отделение и попытался сориентироваться по табличкам. Но напрасно. На корпусах виднелись только номера без каких-либо пояснений.

Он двинулся вперед наугад. В аллеях — ни единой живой души. За более чем вековую историю в этих зданиях многое преобразовали, но сам их дух остался неизменным. Фасады без архитектурных излишеств, фронтисписы с латинскими надписями, стрельчатые арки, отбрасывающие тень. Все основательно, как в клинике Святой Анны.

Из-за облаков выглянуло солнце. Зимнее солнце, тусклое и чуть теплое. Этот приглушенный жар перекликался с его собственным лихорадочным состоянием. От волнения его трясло. Не верилось, что вот-вот он встретится с матерью. Эта мысль тревожила его, и в то же время он чувствовал себя защищенным броней. Его память запечатана наглухо, словно окружающие его кирпичные стены.

Наконец ему повстречались две медсестры. Он объяснил, что пришел навестить свою мать, которая находится здесь уже много лет. Они переглянулись: в измятой одежде, с двухдневной щетиной Кубела скорее походил на одного из их пациентов, чем на посетителя. Не говоря уже о том, что сын, чья мать так долго лежит в психушке, не может не знать, как ее найти. Ее фамилии они не знали: здесь больше пяти сотен больных. Они объяснили, что седьмой корпус, где лежат хроники, расположен на западе, через три блока.

Кубела отправился дальше, спиной чувствуя их пристальные взгляды. Что ж, могло быть и хуже. Больше всего он боялся, что его узнают. Наверняка во времена своего официального существования он регулярно навещал мать, и персоналу корпуса должно быть известно, что он погиб. А может, кто-то из санитаров видел его фотографию по телевизору?

Седьмой корпус. Он сразу же узнал решетчатую ограду и двери с особым двойным запором, привычные для мест, отведенных опасным пациентам. На его звонок вышла женщина с могучими плечами и неприступным видом. В ее взгляде ничего не промелькнуло. Она его не узнала. Он назвал имя матери. Францишка Кубела действительно находится в этом корпусе. Медсестра работает здесь недавно.

Кубела сквозь решетку объяснил, почему так долго не навещал мать, на ходу придумывая заграничные командировки и прочие отговорки. Он боялся, что мегера потребует у него удостоверение личности. Чтобы пустить пыль в глаза, он вставил несколько психиатрических терминов, и они попали в цель. Медсестра открыла ворота.

— Я вас провожу, — заявила она безапелляционно.

Они прошли по аллеям, окруженным лужайками и столетними деревьями. Голые ветви напоминали вырванные электрические провода. По дороге им попалось с десяток пациентов. Слюнявые рты, запекшиеся губы, апатичные взгляды, безвольно повисшие руки. Все как обычно.

— Вот она, — сказала медсестра, замедляя шаг.

Кубела увидел сидящую на скамейке фигуру, закутанную в ярко-синий пуховик. Лица, завешанного жесткими жирными волосами, видно не было. На ногах — огромные белые рэперские кроссовки с толстыми, будто на пружинах, подошвами.

Он направился к этому странному существу. Медсестра шла за ним следом.

— Спасибо, но теперь вы можете меня оставить.

— Нет. Я должна вас сопровождать. Таковы правила. — Медсестра улыбнулась, стараясь смягчить свои слова: — Она опасна.

— Я в состоянии за себя постоять.

— Опасна для себя самой. Никогда не знаешь, как она отреагирует.

— Тогда останьтесь здесь. Если возникнут проблемы, вы сможете вмешаться.

Медсестра скрестила руки, приняв позу часового. Кубела двинулся дальше. Он ожидал увидеть мертвенно-бледный призрак с изможденным костлявым лицом. Но его мать оказалась рыхлой. Отвислые щеки, дряблые, словно заплывшие нездоровым жиром веки. Побочный эффект таблеток и уколов. Он также обратил внимание на признаки экстрапирамидального синдрома, характерные для больных, принимающих нейролептики: ригидность конечностей, дрожащие пальцы…

Францишка курила, держа руку у самого рта. Лицо было искажено злобной гримасой, кожа покрыта темными пятнами. Жесткие волосы почти закрывали ее одутловатую физиономию. В свободной руке она держала сигаретную пачку и зажигалку.

— Мама?

Никакой реакции. Он сделал еще шаг и снова окликнул ее. Слово «мама» ранило ему горло, словно бритвенное лезвие. Наконец Францишка, не пошевелив головой, перевела глаза в его сторону. Будто одержимая бесами.

Кубела присел на скамейку рядом с ней.

— Мама, это я — Франсуа.

Она взглянула на него. Ее лицо слегка напряглось, затем она медленно кивнула. Постепенно ее выражение изменилось. Теперь она выглядела испуганной. С трудом она скрестила руки и обхватила ими живот. Губы у нее дрожали. У Кубела сжалось сердце. Он рассчитывал на откровения. Похоже, его ждало настоящее потрясение.