Пассажир - Жан-Кристоф Гранже

Предыдущий был художником-мечтателем, ну а этот оказался прилежным ремесленником. Пейро продемонстрировал ей каждый предмет, необходимый для проявки, уточнив, что все изготовил своими руками. Анаис взглянула на часы. Пейро — не убийца. Семидесятилетний, рыхлый, весит килограммов шестьдесят…

— Я стремлюсь вернуться к безупречной работе мастеров тысяча восемьсот пятидесятых, — сказал он, доставая свою коллекцию пластин. Сами по себе они представляли достаточно широкую гамму тонов, от яркого света до густых теней…

Выразив восхищение, Анаис поехала дальше.

Тринадцать часов.

Она возвращалась в Париж. Ее следующей целью был фотограф, которого она упустила вчера. Реми Барий, живущий в Одиннадцатом округе. Историк. Он засыпал ее датами, именами, занятными фактами. Было уже больше трех часов дня. Для проформы она задала свой коронный вопрос о человеческой крови. В ответ он лишь оскорбленно нахмурился. Ладно, пора уходить.

Она попятилась к выходу. Историк замахал руками:

— Но мы же не закончили! Я непременно хочу рассказать вам о техниках, применявшихся до дагеротипии, о гелиохромии, диораме.

Но Анаис уже сбегала по лестнице.

* * *

Он выяснил, какой гинеколог принимал роды у Францишки.

Но тот уже умер.

Искал акушерку, которая ему ассистировала.

Она испарилась.

Хотел зайти в мэрию Пантена, чтобы собрать сведения в архиве актов гражданского состояния.

Но по субботам мэрия не работает.

Вернувшись в свой домик, он пересматривал бумаги снова и снова, и они уже рассыпались в прах под его руками. Он отметил одну деталь: на последних заключениях, в правом верхнем углу, были указаны имена тех, кто получал копии документов. В том числе психиатра, бывшего экстерна парижских клиник Жан-Пьера Туанена, директора диспансера имени Эскироля. Кубела догадывался, что на пятом месяце беременности у Францишки уже серьезно расстроилась психика. Пришлось обратиться к специалисту.

Кубела принялся за поиски Жан-Пьера Туанена и узнал его адрес. Тот по-прежнему жил в Пантене, на улице Бенжамен-Делессер. Всего в паре улиц от собственного его убежища. Он усмотрел добрый знак в этом совпадении. Возможно, психиатр что-нибудь да припомнит.

Он отправился туда пешком — шел вдоль стен, подняв воротник, засунув руки в карманы. Пародия на сыщика. Вполголоса он повторял свою легенду. Его мать бредит. На самом деле в 1971 году его брат-близнец выжил. Францишка анонимно отказалась от ребенка. Отвергла его. Бросила. После встречи с психиатром он так или иначе выйдет на след своего брата-близнеца и доберется до него. Настигнет его, так же как тот загнал и затравил самого Кубела, выставив серийным убийцей.

Миновав лабиринт мрачных улочек, он наконец отыскал металлическую ограду. Поднялся на цыпочки. В саду на колени опустился старик, обрезая секатором кустик. Казалось, он с головой ушел в свое занятие. Вспомнит ли он хоть что-нибудь? Ведь он наверняка последний человек на земле, которому известно, что именно произошло в день рождения Кубела.

Он нажал на звонок. Прошла минута. Он снова заглянул за ограду и обнаружил, что старик все так же увлечен своей работой. Позвонил снова, еще настойчивее. Наконец садовод поднял голову, оглянулся на калитку и снял наушники — он трудился под музыку. Кубела из-за решетки помахал ему рукой. Воткнув секатор в землю, тот встал на ноги. Высокий, крепкий, он слегка сутулился. Одет в бесформенную теплую куртку поверх испачканного землей рабочего комбинезона, резиновые сапоги, стеганые перчатки и древнюю панаму. Наконец он впустил Кубела в сад.

— Извините, — улыбнулся он. — Я вас не слышал.

Ему перевалило за семьдесят, но глаза сохранили былую живость. Потрясающее лицо в стиле Пола Ньюмана испещрено бесчисленными морщинами, словно каждый год оставлял свою зарубку на этой дубленой коже. Выбившиеся из-под панамы серебряные пряди, поблескивающие в тусклых вечерних лучах, и искрящийся взгляд, казалось, окружали его ореолом света. Пахло от него свежевскопанной землей и инсектицидом.

— Вы и есть Жан-Пьер Туанен?

— Да, это я.

— Меня зовут Франсуа Кубела.

Старик стянул рукавицу и пожал ему руку:

— Извините, мы с вами знакомы?

— В семьдесят первом году вы лечили мою мать, Францишку Кубела. Она ждала двух близнецов, из которых мог выжить только один.

Туанен просунул под панаму два пальца и поскреб голову.

— Кубела, ну конечно… Давненько это было.

— Мне тридцать девять. А можно мне… Могли бы мы об этом поговорить?

— Ну разумеется, — сказал тот, впуская его. — Заходите, пожалуйста…

Кубела последовал за хозяином и оказался в саду, в запущенности которого таился тонкий расчет. Над свежеподрезанными купами клонились деревья, ямки, словно застыв в ожидании, чередовались с приземистыми кустами. Все выглядело совершенно естественным и вместе с тем превосходно продуманным. Нечто вроде растительного дендизма.

— Февраль, — заметил старик, обводя сад рукой. — Месяц, когда полагается подрезать растения. Но лишь те, которые цветут летом. Только не трогайте весенние!

Он направился к самой большой яме, рядом с которой высилась горка земли. Сел на холмик и поднял полотняный ягдташ. Извлек из него термос и два пластиковых стаканчика. Ароматы вскопанного перегноя и сжатых трав наполняли ноздри.

— Кофе?

Кубела кивнул и присел рядом. Два могильщика перекусывают у могилы.

— Вам повезло, что вы меня застали, — сказал Туанен, осторожно наполняя стаканчики. — Я приезжаю сюда только по выходным.

— Вы разве не живете в Пантене?

Старик протянул кофе Кубела. Ногти у него почернели от земли, руки были покрыты пигментными пятнами.

— Нет, сынок, — улыбнулся он. — Не судите по внешности — я все еще практикую.

— В диспансере?

— Нет. Заведую небольшим отделением в психиатрической клинике под Ла-Рошелью. — Он пожал плечами. — Придумали мне занятие на старости лет! Лечу таких же хроников, как я сам!

Кубела поднес стаканчик к губам, не сводя глаз с Туанена. Ему чудилось, будто перед ним — спутниковый снимок Земли. Возвышенности, реки, разломы — здесь было все, начертанное на коже и повествующее о генезисе жизни, о ее тектонических сдвигах, вулканических извержениях и ледниковых периодах.

— Чем я могу тебе помочь?

Этот внезапный переход на «ты» удивил его, но не задел. В конце концов, этот человек почти присутствовал при его рождении.

— Я веду расследование о первых днях моей жизни. Хочу точно знать, при каких обстоятельствах я появился на свет.

— Ну ясное дело. Твои родители тебе ничего не рассказывали?