Капитан Невельской - Николай Задорнов

Вдали уже видны огромные тупые скалы. Они кажутся плывущими в розовом облаке. Из зеленой воды взгромоздились черные каменные столбы, и вокруг, как бушующая пурга, носились стаи белых птиц.

Загрохотала якорная цепь. Перед глазами был порт, не тот, что в мечтах и планах, а реальный: дома, сараи, несколько лодок, вешала для рыбы.

Приехавший Кашеваров передал Невельскому письма.

— От Николая Николаевича! — обрадовался капитан.

Муравьев писал, что едет в Петербург, там будет решаться все, что он всемерно и целиком разделяет взгляды, как действовать на Амуре, и поддержит. Он просил Невельского выехать немедленно по возвращении с Амура в Петербург. Миша получил майора…

— Слава богу! — сказал капитан. — Муравьев здоров и в бою!

Кашеваров знал, что Невельской должен немедленно ехать. Сложив губы дудкой и прижмурившись, он выслушал капитана, когда тот перечислял все, что надо отправить Орлову.

— Компания не согласится на расширение торговли в земле гиляков! Нужно позволение правления, — заметил Кашеваров.

— Но ведь «Охотск» на днях уходит в Петровское и больше не придет.

— Я должен снестись с правлением Компании.

— Что же вам бояться правления? Там сидят приказные бюрократы, и вам бы, Александр Филиппович, исследователю и писателю, человеку, знающему эти края, не следовало бы плясать под их дудку.

— То есть как?

— А вот как. Вы помните, что Завойко женат на племяннице Врангеля и ему позволяется все. А вы не племянник Врангеля!

— Прошу вас так не выражаться при мне! — тонким голосом выкрикнул Кашеваров.

Однако Невельской ему сильно польстил.

Кашеваров сказал, что обдумает все и просит Невельского к себе, что постарается все решить. Он съехал на берег.

Невельской посмотрел ему вслед, покачал головой и сошел к себе. Он еще раз перечитал письма. Конечно, шла гроза. Муравьев отчетливо это понимал и сам выехал. Он настороже. В этих письмах было главное — поддержка. Ясно было, что Муравьев предвидел, какие действия совершит капитан на Амуре. Плакать хотелось от сознания, что не одинок… «Муравьев поехал в Петербург с Екатериной Николаевной… И я туда!

А о «ней» пи намека… Но теперь я свободен от этого гнетущего чувства! Что значат происки Завойко? Я открытие сделал, у меня есть любимое дело — оно мое счастье и отрада».

Невельской съехал на берег и удивился. Березы, росшие перед домом Завойко, кто-то срубил. Дом, большой и когда-то красивый, осиротел. Сад за домом цел, но, как показалось Невельскому, поредел.

Жена Кашеварова вышла к обеду в модном платье с цветами, сильно надушенная и напудренная. А в комнатах не проветрено, мебель нечиста, окна немыты. На стенах, вышивочки, бантики, кружева, корзиночки, всюду яркие, но несвежие пуфики…

Жаль на миг стало, что нет здесь Василия Степановича и Юлии Егоровны, нет и былого порядка.

Вообще было такое ощущение, что Аян опустел.

Кашеваров сказал, что в будущем году он решил построить шпиль на здании конторы и перенесет туда свой кабинет, что на шпиле будет флаг заметней и это пусть увидят все подходящие с моря иностранцы. У дома он желал перестроить крыльцо, чтобы в будущем подъезжать на колесных экипажах. Видимо, он говорил об этом, чтобы объяснить, почему березы срублены.

Есть люди, деятельность которых, куда бы их не назначили, состоит в ломке того, что построено было до них. Эти люди ломают стены, переделывают старые дома, по-новому проводят улицы. Они с ненавистью сокрушают все созданное их предшественниками и соперниками, даже вырубают сады, показывая людям, что всего этого больше не будет, что труды предшественников никуда не годятся.

Кашеваров сказал, что давно следовало бы построить арку на выезде из Аяна и написать, что это есть начало великого пути через Сибирь из Азии в Европу, и что это должны видеть те, кто приходит сюда на судах. Он удивлялся, почему Завойко не соорудил ничего подобного к приезду такой особы, как Николай Николаевич.

«Как может разумный и способный человек, совершивший важные открытия, написавший прекрасные статьи, нести такую чушь и околесицу!» — думал Невельской.

Он знал, что Кашеваров много учился и с ранних лет выказал большие способности. Но, видно, не развил всех их. Он вырос там, где все бедно, нет общества, где люди не объединены, подчиняются произволу, где в почете грубость, наглое высокомерие.

Потом он учился в Петербурге. Он многому набрался и в столице, и в колониях от людей, которые, желая для иностранцев или начальства создать иллюзию процветания и достатка, строят деревянные арки и шпили и видят в этом признаки благоустройства и цивилизации.

Теперь, когда Кашеваров стал начальником порта и капитаном второго ранга, он, явившись в родные края, тоже решил «строить». К тому же надо было не ударить лицом в грязь перед иностранцами и поддержать честь, славу и величие государства.

Обед был скучен и невкусен после былых обедов в этом доме, но выпили две бутылки французского вина. Кушанья подавались с разными фокусами и назывались по-французски.

После обеда следовало поговорить о деле. Перешли в кабинет. Там тоже перемены. Портреты царя, Врангеля, Фурье и Розенберга, но все замызганное какое-то, как в плохой уездной канцелярии.

— Александр Филиппович, я совсем не хочу, чтобы вы подчинялись мне. Поймите меня как офицер…

— Нет, я вижу, вы хотите играть первую скрипку!

— Поймите меня, без этих товаров и припасов новое дело гибнет. Пока Николай Николаевич исхлопочет высочайшее повеление, люди с голода сдохнут. Ведь «Охотск» уходит.

— Ни о каком высочайшем повелении я не знаю. Это все ваши выдумки! Вы действуете незаконно, и я не могу за вас отвечать!

— Как вам не совестно, Александр Филиппович, говорить мне все это, — беря Кашеварова за пуговицу, сказал капитан любезно, но голос его дрожал от волнения.

— Не извольте меня стыдить! Это неуместные рассуждения!

— Боже мой! Окститесь! Давайте о деле…

— Я только о деле!

— Василий Степанович обещал мне, что вы…

— Что мне Василий Степанович! Какое мне до него дело! Имейте в виду, что я снимаю с себя всякую ответственность за ваши действия на Амуре! Товаров туда дать не могу, и вообще я отказываюсь говорить о том, что мне не будет приказано!

— Я не понимаю, как вы, Александр Филиппович, можете нести такую чушь. Да осознайте, что вы губите амурское дело. Вы — морской офицер, человек, которому должны быть дороги интересы России! Амур будет русским. И это не утопия! — подчеркнул Невельской. — Стыдно, стыдно вам…

— Я все понимаю и глубоко сочувствую вам… Но как бы я вам ни сочувствовал, я не могу…

Кашеваров рассказал, как в день отъезда Завойко собрались на прощальный обед гости, и он похвалялся, что выведет Невельского на чистую воду.