Журавль в клетке - Наталия Терентьева

И вот как-то раз Маша гуляла в новом дворе и в присутствии потрясенной бабушки спокойно ответила соседскому мальчику, спросившему ее: «А твой папа где?» – «В Караганде! А твой – в тюрьме, я знаю!» – и дала мальчику в ухо, сильно и больно. Мама моя, Машина бабушка, тогда очень расстроилась. Родители мальчика, милые интеллигентные люди, на Машу не обиделись, но в гости больше не звали.

Я же поняла, что новая прекрасная работа не должна заслонить от меня Машу и нельзя отдавать ее на воспитание бабушке. Хочешь своего ребенка понимать и влиять на него – расти его сама. С того дня я постаралась – в ущерб всем симпатиям и общениям – после работы ни на секунду не задерживаться, отложила просмотры модных спектаклей до того времени, когда до них дорастет Маша. И заодно станет понятно, что было просто модно и потому увяло за полгода, а на что действительно стоит тратить драгоценное время и деньги.

В ближайший летний отпуск я поменяла планы и не поехала с другом в Грецию – все равно я уже решила, что друг этот после поездки получит отставку и что продолжать с ним отношения я не буду. Вместо этого я увезла Машу в отпуск на тихое озеро в Забайкалье и посвятила все время общению с быстро повзрослевшей за тот год, что я набирала высоту на своей великолепной работе, дочкой. Кроме удовольствия и чудесного отдыха, я еще пришла к неожиданным выводам.

Просто Маша росла совсем не такой, какой хотела видеть ее я и уж тем более бабушка. Мне даже показалось, что ее задатки гораздо лучше, интереснее, чем то, что могли бы мы ей дать сознательно. С точки зрения психолога, Маша наверняка получила бы высший балл. Неожиданно уверенная в себе, достаточно равнодушная к боли, как физической, так и душевной, выносливая, смешливая, однозначный лидер и одновременно здоровый индивидуалист – вот такая получилась у нас с Соломатьком дочка.

* * *

Но теперь я не была готова вот так вдруг обнаружить это невероятное сходство. Еще бы! Жить-жить и через столько лет узнать, что моя Маша, Машенька, моя девочка, бесценная кровиночка, за каждый волосок которой я могла бы убить десять вот таких Соломатек и еще двадцать других, что моя Маша, счастье, радость, царевна-королевна, суть жизни и ответ на все ее выпады и соблазны, Маша, которую я растила-растила и наконец вырастила, – оказалась похожей на этого старого шута!..

Я спала в эту ночь ужасно, скорее, не спала, а ждала утра. Но, как бывает в конце такой ночи, крепко уснула часам к восьми, когда стало чуть светлеть небо. Маша всю ночь мирно сопела и проснулась первой. Она тихо возилась, пока я мучительно просыпалась, цепляясь сквозь сон за родные охи, кряхтение и мурлыканье моей дочурки.

С самого раннего младенчества Маша давала мне поспать, даже когда была совсем крохотная и беспомощная, чем приводила меня в приятное замешательство, а знакомых мам и пап – в полное недоумение. Я по привычке объясняла это ее чудесное свойство вездесущим законом разлива в личной жизни явный недолив, зато с Машей… – чтобы не сглазить – скажем так: чуть получше нормы. Пока Маша не взяла и не учудила вот это. Последняя мысль отрезвила меня окончательно, и я спустила ноги на теплый исландский ковер.

Я приготовила завтрак из того, что предусмотрительно побросала дома в сумку. Мне совсем не хотелось скрестись по сусекам у Соломатькинои жены.

Маша быстро съела слоеный пирожок с яблоком и корицей и, явно голодная, покорно ковыряла остатки быстро остывшей растворимой каши.

– Мам, а он ушел к другой, да?

Я не знала, сколько правды можно говорить ей. И по возрасту, и потому, что она привыкла, что ее мама – умная, независимая и вполне самодостаточная женщина. И вот, оказывается, от нее можно было уйти к другой. Мне не хотелось подталкивать ее к напрашивающейся мысли – ушел-то он уже от нас двоих. Кроме того, я не знала, как Маша отреагирует на то, что лично я проиграла другой женщине. Причем сама точно не понимая, по каким параметрам. Я никогда особенно и не старалась вдаваться в это. Сначала было слишком больно, а потом неинтересно. Знала только, что она чуть старше меня или ровесница, может быть, красивее, в любом случае – благополучнее.

Мне еще года два после того как мы окончательно расстались, становилось тревожно, когда я слышала его фамилию от знакомых. Я прислушивалась к новостям в его жизни, а потом перестала.

Я посмотрела на серьезную Машу, ведущую со мной взрослый разговор о любви и жизни:

– Ушел.

– Не хочешь говорить?

Маш, сейчас надо не обсуждать наше прошлое и твоего отца, этого непонятного мне человека Соломатьку, а думать, как выбираться из весьма двусмысленной ситуации.

– Не Соломатьку, а Соломатька, – поправила меня Маша и отошла к окну, встав ко мне спиной.

Мы помолчали. Я пила кофе, не ощущая вкуса, и мысленно напоминала себе, что запретами не удовлетворишь вполне законное любопытство, . а только создашь тайну там, где ее на самом деле нет. Что же касается выбираться… Я вздохнула. Сейчас выпьем кофе и пойдем отпустим его – решила я.

– Маш, – позвала я дочку, так и стоящую у окна. – И что ты хотела спросить?

– Так почему вы все-таки расстались? – Ее по-прежнему интересовали глобальные проблемы, как и во время нашей первой беседы в день ее пятнадцатилетия о моем несостоявшемся браке с Соломатьком.

– Мне легче сказать, почему мы сошлись когда-то, чем почему мы не стали жить вместе.

– Почему, почему? – Маша загорелась, явно ожидая получить ответы сразу на все свои вопросы.

– Потому что мы любили друг друга.

– А не стали жить вместе, потому что разлюбили? – Маша подошла и села напротив меня.

– Если честно, то не совсем так. Про Соломатька вообще трудно точно что-то сказать, а что касается меня… – я замялась.

«Комбат-батяня, батяня-комбат…» – задумчиво пропела Маша из внеклассного репертуара, постукивая ребром ладони по краю стола, скорей всего трогательно стараясь разрядить обстановку. Что-то она в своей голове, значит, про меня надумала уже, успела. Про мои чувства…

Но я-то замялась, потому что не знала, не покажется ли Маше унизительной такая подробность, что еще долго после того, как Соломатько и думать обо мне забыл, я продолжала его любить. Тем не менее я ей об этом рассказала. На Машу это произвело огромное впечатление. Выслушав в более подробном изложении историю моей любви к Соломатьку, она пригорюнилась.

– Давай, Машуня, отпускать отца твоего, – осторожно начала я. – Шутки шутками…

– Это не шутки, мама! – повысила голос Маша, и на щеке ее выступил отчаянный румянец. – Это,,. Ты не поняла, что ли? Мама!

Я отдавала себе отчет, что действительно еще не поняла, чего же хочет Маша, и поэтому решила повременить с решительными действиями.

– Хорошо, тогда пойдем все-таки его покормим, – сказала я.