Вишня во льду - Людмила Мартова

Родители действительно любили друг друга. И сына они тоже любили, поэтому остаться без этой любви, а еще без постоянной поддержки, без ощущения, что, чего бы ты ни делал, а родители стоят у тебя за спиной, было больно. Практически невыносимо. Счастливые воспоминания детства каждый раз сдирали тонкую кожицу на поджившей ране, и Дорошин приучил себя не вспоминать.

Родителей не стало. Они съехались с тещей, сменяв две двушки на большую четырехкомнатную квартиру. Новые стены помогали жить без прошлого. И к дяде-то Дорошин ездил так редко именно потому, что это позволяло ему поддерживать иллюзию, что прошлого нет. Что ж, почти пятнадцать лет спустя оно настигло и ударило наотмашь, возложив на плечи ответственность за дом, в котором вырос отец, и невыносимое чувство вины перед дядей, оставшимся в трудные минуты один на один с бандюками-бизнесменами.

Стекольщик, как и следовало ожидать, на назначенную ему встречу не пришел. И Дорошин, вернувшийся после встречи с адвокатом, обошел весь двор по периметру, проверил камеры, вывел их на стоящий в доме компьютер, подключив сигнал тревоги на телефон. Впрочем, в то, что Стекольщик осмелится поджечь дом полковника полиции, он не верил. Скорее всего, утрется и отступит. Пойдет искать себе другую жертву.

А вот это уже плохо. В старых деревянных домах, расположенных на лакомых земельных участках, живут пожилые люди, слабые и беззащитные, которых легко напугать и вынудить подписать любые бумаги. Дядька Николай не струсил и не подписал, а нашел способ обезопасить свое жилище, вот только нервное перенапряжение стоило ему жизни. Стекольщика надо остановить, чтобы бутылки с зажигательной смесью не летели другим старикам во дворы. И Дорошин решил, что обязательно этим займется. Хотя бы в память о дяде.

* * *

Проведенная в областной картинной галерее инвентаризация выявила отсутствие в запасниках восьми картин. Помимо этюда «Днепр» пропала вторая картина все того же Куинджи «Закат в лесу», а также акварель Левитана «После дождя», гуашевый рисунок Рериха «Арабская женщина», холст Фалька «Апельсины в корзине», акварель Маковского «Лесничий с ружьем», «Вид поселка. Кемь» кисти Коровина и «Букет полевых цветов в глиняном горшке» Кончаловского.

Директора Арину Морозову госпитализировали с сердечным приступом, да и все остальные сотрудники галереи чувствовали себя не то чтобы хорошо.

Когда ознакомившийся с результатами инвентаризации Дорошин приехал в музей, в воздухе подвального этажа, где располагались служебные помещения, был разлит стойкий запах валокордина.

Мария Викентьевна Склонская была бледна, а сидящую за соседним столом Елену Золотареву била крупная дрожь. Взволнованная Ксюша, к которой Дорошин заглянул до того, как наведаться к Склонской, кивнула ему, словно они были едва знакомы, и отвернулась. Личико у нее было расстроенное. Алена Богданова сидела вся заплаканная, а Андрей Калюжный выглядел так, как будто только что похоронил всех близких.

– И что вы про все это думаете? – спросил Дорошин Склонскую, несмотря на присутствие в кабинете трясущейся Леночки.

– Я думаю, что это ужасно. Совершенно ужасно. – Голос Марии Викентьевны дрогнул. – Витенька, мальчик мой, произошло именно то, чего я подсознательно боялась, когда втягивала вас в эту историю. Я понимала, что «Днепр» – это только начало, так сказать, вершина айсберга, но я не хотела в это верить. Я так надеялась, что вы развеете все мои сомнения, что этюд найдется, никаких других пропаж не обнаружится и все в нашей жизни останется таким, как всегда, – устоявшимся, спокойным, уютным.

– Я бы не мог назвать обстановку в галерее уютной, – признался Дорошин и снова покосился на Леночку. – Мария Викентьевна, у вас тут террариум единомышленников, честное слово. Все друг друга терпеть не могут, несмотря на интеллигентность, рафинированность и хорошие манеры. А некоторые еще и врут. – Теперь он смотрел на Золотареву, не отрываясь. Она выдержала его взгляд, не отвела глаз, лишь сильно покраснела и обхватила себя руками за плечи, пытаясь унять сотрясавшую ее дрожь.

– Врут? Что ты имеешь в виду? – Склонская смотрела непонимающе, и Дорошину вдруг стало стыдно перед ней, хотя он и не сделала еще ничего дурного.

– Мария Викентьевна, в музее стоит охранная сигнализация, и, как я успел выяснить, несмотря на проблемы с финансированием, она оплачивается своевременно, а потому работает. Из этого вытекает только одно – вынести картины из музея мог кто-то из своих.

– Почему? С чего вы в этом так уверены? – неожиданно вступила в разговор Золотарева.

– Да все очень просто, Елена Николаевна. Для того чтобы умыкнуть из хранилища разом восемь картин, случайному вору не хватило бы ни времени, ни способностей. При вашем бардаке разобраться, где что лежит и сколько при этом стоит, совершенно невозможно.

– То есть вы считаете, что у преступника был сообщник, который подобрал годящиеся для кражи картины, наиболее дорогие из всех, что есть в запасниках, отобрал их, сложил в одно место, чтобы вору было удобнее их вынести?

– Нет, Елена Николаевна, я так не считаю. Не было никакого стороннего вора. Был один человек, работающий здесь, который прекрасно разбирается в искусстве, знает, что представляет ценность, а что нет, и он вынес картины не за один раз, а постепенно, по одной. Не исключаю, что у него на это ушло около года.

– Зачем такие сложности? – Леночка не хотела сдаваться без боя.

– Лена, ну, это же совершенно естественно. – Склонская фыркнула, но голос ее звучал ласково. – Восемь работ, даже если их снять с подрамников, занимают достаточно много места. Вынести их на наших глазах из подвала, пронести по залам и на глазах смотрителей уйти через гардероб, не привлекая внимания, невозможно. Как бы это ни было обидно, но приходится признать, что Виктор прав. Кто-то из нас продумал это преступление, отобрал картины и по одной вынес их из галереи, не привлекая внимания.

– Боже мой, мне никогда не приходило в голову беспокоиться о безопасности работ в хранилище. – В голосе Леночки зазвучали слезы. – Здесь же бывают только свои. Свои. Как жить с пониманием, что кто-то из этих своих – вор и предатель?

– А как вам живется с мыслью, что кто-то из этих своих убийца? – холодно спросил Дорошин. – Ведь Грамазина убили, скорее всего, именно из-за этих краж. Он что-то знал, и, когда пропажа первой картины была обнаружена, его убили, чтобы оборвать все ниточки.

– Или кражу совершил сам Борис, – задумчиво сказала Склонская. – Именно он месяц за месяцем выносил эти работы из хранилища, а когда запахло жареным, решил быстренько от них избавиться и передать заказчику. А тот, чтобы не расплачиваться, Борьку взял и убил.

– Да, такая версия тоже имеет право на существование, – согласился Дорошин. – Мария Викентьевна, я в восхищении. В умении логически рассуждать вам не откажешь.

– Хоть мне и семьдесят лет, но я еще не в маразме, – с достоинством сообщила Склонская. – Понять бы еще, зачем Борьке могли понадобиться такие большие деньги. Жил же он без них столько лет и прекрасно обходился. С чего бы его вдруг на приключения потянуло? Да и вообще, единственный человек из наших, кого деньги интересуют, это Ксюша. Но у нее они и так есть благодаря замужеству по расчету. А все остальные… Красть? Убивать? Из-за денег? Просто в голове не укладывается. Нет, не работают в наше время в музеях расчетливые люди. Да, Лена?