Вишня во льду - Людмила Мартова

– Да ничего особенного. – Дорошин пожал плечами. – Просто рассказывай про вашу обыденную жизнь. Кто что делает, что говорит. Какие вообще у вас новости?

– Ну, про то, что у нас общее собрание было и на него Игнатовский приходил, ты знаешь. – Игнатовский был как раз тем самым молодым начальником Департамента культуры, которого Дорошин знал и уважал. – Шуму, конечно, было ужас сколько. Я думала, что Морозова снова в больницу загремит с сердечным приступом, но ничего, обошлось. Он сказал, что по итогам служебного расследования будут приняты кадровые решения, так что Морозову снимут, конечно. Она, бедняга, это и сама понимает. Видимо, займет место Грамазина. Вот для Андрюшеньки нашего облом будет! Он же на это место сам метит. Давно уже. Все думал, как Грамазина подсидеть, да ничего не придумал. А тут такая удача. Убийство!

– Андрюшенька – это Калюжный? – лениво уточнил Виктор, подивившись, что убийство человека можно считать удачей.

– Ну да. Ты знаешь, кстати, он вообще очень странно себя ведет.

– Что значит, странно?

– Не знаю, не могу объяснить. Дерганый весь какой-то, нервный. Я сначала думала, что это оттого, что он труп Бориса Петровича нашел. Но это уже две недели назад было, можно было и отойти от шока. Не барышня же!

– Любопытно. – Дорошин и впрямь заинтересовался, перевернулся на бок, оперся на локоть и внимательно посмотрел на Ксюшу. – А в чем заключается его нервозность?

– Он бледный такой, руки трясутся, все время роняет что-нибудь. Я как-то внезапно зашла в кабинет, а он какие-то бумаги разглядывал, так чуть не подпрыгнул и стал их судорожно в папку прятать, хотя у меня нет привычки за людьми подглядывать. А еще я слышала, как он в чайной комнате по телефону с кем-то разговаривал и сказал: «Не подводите меня, от этой сделки зависит вся моя будущая жизнь». И голос такой был придушенный. Полуобморочный какой-то. Я зашла, он тут же сказал, что еще перезвонит, и распрощался. И на меня посмотрел затравленно. Вот.

– Очень любопытно.

– А еще представь: Аленка наша в новой шубе на работу пришла! Мышь мышью, вечно в курточках из секонда ходила, на мои меха глядела с такой завистью, что я думала, что она мне их когда-нибудь бритвой порежет, а вчера пришла в норке до пола. Ничуть не хуже моей. Странно, правда? И где только деньги взяла?

– Действительно странно, – согласился Дорошин, которому крайне не нравилось все услышанное. – А Морозова ваша, что? Очень переживает, что ее с работы снимают?

– Ты знаешь, нет. Даже странно. Говорит, что давно собиралась начать новую жизнь, более спокойную и беззаботную, и что теперь у нее руки развязаны. Может, она и совсем уволится от нас. Тогда Калюжный сможет все-таки место Грамазина занять. Подфартит парнишке. – Ксюша звонко рассмеялась.

– А может, место Бориса Петровича Леночке отдадут, – подначил ее Дорошин.

– Да ты что, бери выше! Эта мадам у нас на такие мелочи не разменивается. Они с Виконтессой в сговор вступили, та ее на место Морозовой рекомендовала. Так что Елена Николаевна у нас будет директором галереи, не меньше.

– Карьерный взлет…

– Что? – не поняла Ксюша.

– Я говорю, что мотивы для преступления бывают разные. Не обязательно деньги или месть. Иногда поводом для убийства вполне может служить желание совершить карьерный взлет. Или поводом для кражи…

– Да ты что, думаешь, Ленка убила? И картины украла тоже Ленка? – Голос Ксюши задрожал от возбуждения. – А что, очень может быть. Она такая… Странная… Молчит всегда, глаза в пол опускает, а как поднимет, так и полоснёт взглядом словно бритвой. Не люблю я ее. У нас ее вообще никто не любит, кроме Виконтессы. Вот та теперь землю и роет, чтобы ее любимице пост директорский достался.

Ксюша вылезла из постели, накинула рубашку Дорошина, висевшую на спинке стула, и сунула ноги в тапочки из красной овчины. Эту ее привычку натягивать его рубашки Дорошин почему-то не терпел, испытывая глухое раздражение то ли от бесцеремонного обращения с его вещами, то ли от того, что было в этом что-то неизбывно пошлое.

Чтобы не раздражаться, он быстро встал, оделся и буркнул, что ему нужно заняться электропроводкой и растопить баню. Покладистая Ксюша тут же заявила, что пока приготовит субботний обед в честь их свидания, а заодно сварит большую кастрюлю супа, чтобы Дорошину было чем питаться всю следующую неделю. Его вновь затопило ставшее уже привычным чувство вины.

Таким же постоянно виноватым он чувствовал себя последние полгода жизни с женой и в глубине души начинал уже волноваться, что причина его состояния кроется не в жене и уж тем более не в Ксюше, а в нем самом.

«Хоть ты к психологу иди, – мрачно подумал он, разбирая ящик с инструментами. – Или в моем случае уже надо к психиатру?»

Впрочем, плохое настроение ушло без следа так же быстро, как и появилось. Пока Ксюша колдовала на кухне, из которой расходились воистину упоительные ароматы, Дорошин быстро сделал по дому всю запланированную на сегодня работу, расчистил дорожки от снега и докрасна натопил баню.

Обед оказался действительно вкусным. Продукты для него Ксения привезла с собой, и их выбор был для Дорошина необычен. Свежая руккола, помидоры черри, тигровые креветки, перепелиные яйца… Типичный набор богатой семьи, привыкшей тратить деньги, не оглядываясь на сумму в чеке. Полковник Дорошин такого позволить себе не мог. Вспыхнувшее опять раздражение исчезло, впрочем, быстро, потому что кулинаркой Ксюша оказалась отменной.

– В следующий раз продукты покупаю и обед готовлю я, – предупредил ее Дорошин, решив, что инцидент на этом исчерпан.

Потом они парились в бане. Вернее, парился один Дорошин, до изнеможения насидевшийся в парилке и нахлеставшийся веником, несколько раз падавший в сугроб в форме белой медведицы и чувствовавший себя так, словно заново родился.

Ксюша, которая, оказывается, не любила баню, ждала его в комнате отдыха, рядом с большим самоваром, растопленным, как полагается, настоящими углями. От жары, как она объяснила, ей быстро становилось плохо.

– Баня – это не мое, – горестно призналась она, и Дорошин подивился ее самоотверженности, с которой она почти три часа вытерпела его заходы в парилку и прыжки в сугроб. Чай из самовара пил тоже только он, потому что Ксюша говорила, что он пахнет дымом и страдальчески морщила нос.

Ему было немного смешно от того, что эта женщина так явно не любила все то, что любил он, – баню, чай из самовара, собак, простую, не вычурную еду, типа печенной в русской печи картошки, простой, незамудренный секс, детективы, которые были найдены Ксюшей на полочке у кровати и подвергнуты остракизму.

– Классику нужно читать, классику, – наставительно сказала она, и Дорошину пришлось признаться, что, несмотря на все старания дядюшки-филолога, классики он не любил и не понимал. Что с мента возьмешь?!

Все-таки они были очень разными – Дорошин и его новая любовница. Но в этом различии таилось что-то притягательное и трогательное, что ли.