Завтра ты умрешь - Анна Малышева

Наталья торопливо допила коктейль, натянула джинсы и легкий свитер и спустилась на первый этаж. Заглянула в столовую, отметила непривычный беспорядок на столе – грязные кофейные чашки, пепельницы с окурками, криво свисающие края скатерти… В прежние времена педантичная Ольга сгорела бы от стыда при виде такого натюрморта, но в это утро ей, как видно, было все равно. В охотничьей гостиной в камине дотлевало последнее громадное полено – его явно положили не так давно, на рассвете. Из этого Наталья заключила, что кто-то здесь бодрствовал всю ночь. Генрих Петрович? Или вернулся муж хозяйки? Ей становилось не по себе в этом пустом доме, откуда все словно сбежали, бросив ее одну на произвол судьбы.

Женщина вышла на веранду и, достав сигарету, оглядела парк. На лужайке перед домом по-прежнему горел фонарь – его забыли выключить утром. Освещенный желтый шар на фоне ясного неба усиливал ощущение заброшенности и беспорядка. Наталья поежилась, чиркнула зажигалкой и в тот же миг услышала за спиной спокойный мужской голос:

– После завтрака зайдите ко мне в кабинет, Наташа.

Она испуганно обернулась и увидела в дверном проеме хозяина. Приложила руку к груди:

– Я не слышала шагов! Вы ночью приехали?

– Час назад. – Он подошел к перилам, взглянул на парк, заметил горевший фонарь. – Позвоните, чтобы потушили. Не люблю, когда свет горит днем.

– Конечно, – заторопилась она, радуясь поводу уйти. – Я сбегаю на вахту, сейчас же!

Наталья отчего-то робела перед Михаилом Юрьевичем, хотя этот равнодушный ко всему, меланхоличный с виду человек ни разу не повысил на нее голоса, ни за что не отчитал. Она сама не знала, откуда у нее бралось это чувство неловкости и даже вины передним. Оно появилось при первой же встрече, пять лет назад, когда Наталью представили худощавому, какому-то узкому, рано поседевшему мужчине с большими серыми глазами, выражавшими усталую печаль. У него был вид книжного червя, не имеющего понятия не то что о курсе доллара, но даже о текущей дате… И тем не менее Михаил Юрьевич Банницкий был одним из директоров крупного московского банка.

– Постойте, – вдруг сказал он, когда женщина уже спустилась по ступеням. – Не надо. Пусть горит.

Наталья удивленно подняла глаза. Михаил Юрьевич на ее памяти никогда не отменял отданных приказов… Но сегодня, когда все шло шиворот-навыворот, изменился даже он, казавшийся оплотом порядка и рациональности.

– Вы ведь еще не завтракали?

– Нет. – Теперь она окончательно убедилась, что с хозяином происходит что-то неладное. Во-первых, он никогда не интересовался тем, кто и что ел и ел ли вообще. Сам Михаил Юрьевич питался как-то странно, от случая к случаю, причем еда, даже самая вкусная, явно не доставляла ему удовольствия. Он ел, чтобы жить, – и все. Во-вторых… «Как он странно говорит сегодня! – заметила женщина. – Будто во сне. У него вообще вид лунатика! Говорит вроде с тобой, а смотрит непонятно куда!»

– Ольга плачет на кухне, от нее никакого толку, а повариха даже не приехала сегодня, – так же размеренно, глядя в пустоту, продолжал он. – Так что завтрака, думаю, вообще не будет.

– Оля плачет? – растерянно повторила женщина. – Почему?

– Да вы же еще не знаете. – Он впервые за все время разговора взглянул прямо на нее. Его большие серые глаза всегда казались печальными, хотя Наталья по опыту знала, что к действительным чувствам Михаила Юрьевича это не имело никакого отношения. – Ксении больше нет.

Она услышала какой-то странный звук – не то хрип, не то рык, и в это мгновение не поняла, что издала его сама. Отступила на шаг, едва не поскользнувшись на мокрых плитах дорожки, не сводя глаз с хозяина. Тот внезапно закрыл лицо руками, отвернулся и быстро ушел в гостиную. У женщины закружилась голова, и, пошатнувшись, она судорожно вцепилась в перила веранды. Что бы ни было причиной дурноты – волнение или вчерашние коктейли, сейчас Наталья оказалась близка к тому, чтобы потерять сознание – впервые в жизни. Она с трудом сползла по ступеням, пересекла бесконечную охотничью гостиную и упала в кресло, желая только одного – чтобы мир перестал так отвратительно вращаться и раскачиваться. В камине выстрелило полено, женщина резко вздрогнула и вдруг расплакалась – то ли от страха, то ли от бессилия, то ли от жалости к себе. Никогда еще Наталья не чувствовала себя такой слабой, больной и никому не нужной. Хуже всего было то, что она впервые ощутила, насколько одинока в этом доме, среди этих людей и как иллюзорно было ощущение стабильности и покоя, к которому она привыкла за пять лет.

– Ты уже знаешь? – раздался у нее за спиной сиплый голос Ольги. Та вошла в гостиную, остановилась посреди комнаты и оглядела стены с таким затравленным видом, будто они могли внезапно сдвинуться и раздавить ее, как орех в тисках. В руках она держала мокрое махровое полотенце и пустой стеклянный кофейник, и было заметно, что она носит их с собой машинально, а не по необходимости. – Я сегодня же уезжаю. Не могу я тут оставаться, кончено, не могу! Знаю, что это свинство – бросить его сейчас без прислуги, но не могу, ни за какие деньги!

– Что с ней случилось? – Наталья вытерла слезы. Комната наконец переставала кружиться. – Михаил Юрьевич сказал, что ее больше нет. Она… Нет, не говори!

Она протянула руку, видя, что Ольга собирается ответить. Встала, на всякий случай придерживаясь за спинку кресла.

– Сама скажу. Она разбилась, да?

Горничная молча наклонила голову. Наталья с трудом перевела дыхание. Как ни странно, ей стало легче – главное было сказано. Мир вокруг уже не был ни надежным, ни уютным, но все же он не казался призрачным и не вращался, будто пьяная карусель. Все встало на места, и она снова была взрослой женщиной, а не маленькой испуганной девочкой, у которой из средств самообороны есть только слезы.

– А ведь я еще вчера об этом подумала, – призналась Наталья. – Я была почти уверена, что никуда она не доедет.

Ольга издала то ли вздох, то ли всхлип и прижала к опухшему лицу мокрое полотенце. Отняв его, она обнаружила в другой руке кофейник и с удивленной гримасой поставила его на каминную полку.

– Я совсем не в себе, – пробормотала она. – Стала вещи собирать, а что беру, куда кладу – не понимаю. Зачем-то полезла картину со стены снимать, хотя она не моя… Потом гляжу – стою почему-то в мансарде, перед ее запертой комнатой, будто жду чего-то… Прямо нашла себя там, а как туда попала – не помню. Так ведь можно с ума сойти!

– Можно, – согласилась Наталья. – Тебе в самом деле нужно поскорее уехать. Помочь собраться?

– Давай, – Ольга испытующе взглянула на нее. – А вот ты, я смотрю, держишь себя в руках. Вы же с ней дружили!

– Давай оставим эту тему, – предложила Наталья тоном, не обещавшим сердечных излияний. Женщины перешли в боковое крыло, где располагались комнаты прислуги, и занялись сбором сумок. За семь лет службы в доме у Ольги накопилось внушительное приданое, но она и слышать не хотела о том, чтобы забрать его частями.

– Нет никакой охоты сюда возвращаться! – Женщина торопливо выхватывала вещи из шкафа и рассовывала их по сумкам. – Этот дом всегда был мертвым, с самого начала! Мы тут жили, как привидения, ни гостей, ни детей, ни праздников! Только эти кошки, да змеи, да рыбы, твои коктейли, ее припадки, эти дурацкие чучела, эта тишина…