Обрыв - Ольга Дашкова

– Что там с Романовым произошло на самом деле? Давай подробнее, – меняю тему, нет ни малейшего желания обсуждать с ним Веру.

– Убит двумя выстрелами в упор в городской квартире на Ленина. Время смерти не установлено, информация будет позже. Его обнаружила приходящая горничная, вчера в обед, дверь была закрыта, всё тихо и чисто. Нашла хозяина в спальне, лежал в кровати уже мертвый и остывший. Господин Романов в этот вечер был один, со слов консьержа никто к нему не приходил. Камеры на парковке и в подъезде пишут всего сутки, потом по новой, так что по ним ничего.

– Хреновые дела, Глеб, очень хреновые. Что по баллонам с газом в доме?

– Ничего пока, ищем.

– Что-то плохо ищешь, Глеб, только девочку стращаешь, под замок сажаешь, обещаешь расправу, да кулаками машешь.

– Я больше к ней не полезу, разбирайся с ней сам. Я смотрю, у вас всё прекрасно. Только не забудь, что я предупреждал тебя, как друга предупреждал.

– Всё, прекрати, – обрываю Глеба, сам оборачиваюсь, смотрю на Веру. Она все так же сидит, уткнувшись носом в мой широкий шарф, который я натянул на неё. Как воробушек в этом пальто.

– Заедем в магазин и купим что-нибудь потеплее твоего тоненького пальто.

– Не надо, я потом сама, – ну, кроме как протеста, я от неё другого и не ожидал.

– Конечно, ты потом сама, а сейчас я. И не спорь, – добавляю уже мягче. – Я хочу, чтоб тебе было тепло, ты постоянно мерзнешь. Хорошо, Вер?

Вздыхает, вся такая самостоятельная и независимая, аж смешно. А ещё надо сапоги теплые и шапку. Буду наряжать как куклу, а потом раздевать, точно, одевать и раздевать.

Едем часа два, дороги занесены, на въезде в город затор, да и в городе сплошные пробки. Вера спит, говорить ни о чём не хочется. Она так плотно и глубоко засела в моих мозгах, почти до нутра проняла. Хочется защищать, оберегать и баловать. Хочется наказать за выходки и желание сбежать. Хочется зацеловать и вбиваться долго в её истекающее под моими ласками лоно. Много чего хочется. Сразу.

Убийство Романова стало, конечно, неожиданностью. Было все почти готово, мы с ним договорились встретится на следующей неделе на совете директоров, где он сыграет спектакль и объявит о новом владельце компании. Романова прижали, хорошо так прижали, со всех сторон, просил помочь.

Вот, помог. Серьезные дяди, причём не местные, с протекцией откуда-то выше, ставили условия по транзиту дряни, оружия, да много чего, через нашу область. Романов не хотел, а послать нельзя, всё отнимут тогда. Вот и решили, якобы продаём мне его компанию, потом пилим технично, никто не внакладе.

Кто узнал, что мы так решили? Какая крыса проболталась? Конечно, о продаже знали юристы мои и его, их ещё проверим. Жалко мужика, толковый был. Кто-то захотел его убрать и оставить всё как есть. А то, что новое руководство ляжет под условия приезжих – сомнений нет. К тому же эта возня с наследством может затянуться надолго. Но тут одно большое «но», мы успели подписать документы. Новый владелец – это я. А я ни под кого не ложусь, только нагибаю.

– И кто такой этот Бессонов Анатолий, ты узнал? – обращаюсь к Морозову, но Вера сзади как-то странно закашлялся, словно начала задыхаться.

Оборачиваюсь, сидит, глаза испуганные.

– Что с тобой?

– Всё в порядке, что-то душно стало, откройте окно.

Вера

Лето было в самом разгаре, со всеми его прелестями, – духота, жара, пекло, так что плавился асфальт, – любимое моё время. В доме открыты все окна, сквозняк раздувал легкие шторы. Мне чуть больше семнадцати лет, сижу на кухне, свободный топ с оголенным плечом, короткие шорты, волосы в высокий небрежный хвост, ковыряюсь в йогурте, читаю анатомию.

Мужчина подошел очень тихо, замер, облокотившись на стену, скрестив руки. Чувствую на себе изучающий взгляд, но сама глаза не поднимаю. В доме дяди Геши много кто бывает, приходят, уходят. Наверняка, чья-то охрана слоняется в ожидании своего хозяина, решающего глобальные вопросы.

Тогда, в силу своей глупости и недалекости, я не придавала значение и не обращала внимания на то, чем занимается мой, так сказать, названый отец. Знала, что у него несколько ювелирных магазинов, есть ресторан, но самое дорогое его детище – это антикварная лавка. Его дом и сам был, как филиал музея, – картины, статуи, мебель, мне даже нравилось.

Каждая вещь имела свою историю, дядя Геша с восторгом рассказывал, а я завидовала старинному комоду, тому, что его жизнь увлекательней моей. Назвать дядю Гешу папой язык не поворачивался, хотя я как-то спросила, может, он на самом деле мой отец, и все эти выдумки о двоюродном дедушке всего лишь выдумки, но меня заверили, что нет, он не отец.

Два года мы жили хорошо, не особо досаждая друг другу, я училась, все еще находясь в своём мирке. Я привыкла быть одна, закрывалась от мира, в училище меня считали странной, мне было всё равно. Я любила учиться и это не дань погибшей матери, я сама хотела быть врачом, и первая ступень как база было медицинское училище. Пусть даже и на специальности медицинской сестры, но мне это нравилось.

На девушку почти восемнадцати лет я не тянула, слишком тоненькая, но уже с так некстати выросшей грудью, которую я стеснялась и прятала за бесформенными вещами. Слишком пухлые губы и огромные глаза на худом лице.

– Что ты читаешь? – голос с другого конца кухни.

Думаю, отвечать или нет. Если ответить, что учебник по анатомии, то последуют вопросы ещё глупее, а завязывать разговор нет ни малейшего желания.

– Ты меня слышишь? – голос с ленцой и такой нагловатый.

Отрываюсь от учебника, смотрю на мужчину. Старше меня лет на десять, светло-русые, не короткие волосы зачесаны назад, летние брюки, светлая рубашка, нет, это определенно не охранник. Такой холодный и колючий взгляд, изучающий мои ноги, открытое плечо, задерживается на губах, а мне хочется их прикрыть руками.

Наглая ухмылка на лице, медленная походка, склоняет голову набок, рассматривает меня, как неведомого зверька, что-то там обдумывая. Он мог бы быть красивым, чертовски красивым, до одури привлекательным, если бы ни эти глаза, с холодным и жадным взглядом гиены.

– Тебя зовут Вероника, так? Я буду тебя называть Птичка-Вероничка. Маленькая, хрупкая птичка, но с такими порочными губами. Тебя кто-нибудь имел в этот сладкий ротик, а, птичка?

Я даже потеряла дар речи и в каком-то ступоре наблюдала за мужчиной. Он медленно подходит, дотрагивается до лица, проводит костяшками пальцев по щеке, большим пальцем скользит по сухим губам.

– Ну, так что, Вероничка, – склоняется совсем близко. – Тебя кто-то имел в этот сладкий ротик? Или твои порочные губы все ещё невинны?

И тут он резко притягивает меня к себе за шею и набрасывается на мои губы. Терзает, кусает, посасывает, словно голодное животное, забирая всё мое дыхание. В горле пересохло, по спине холод. Я, словно опомнившись, упираюсь в его грудь, а там словно металл, он вылит из куска стали, его невозможно сдвинуть, только глухие удары сердца отдаются в ладони.