Елизавета. Любовь Королевы-девственницы - Наталья Павлищева

Интересно, кто будет наблюдать за ее казнью? Понятно, что ни сама Мария, ни ее дражайший Филипп не придут, но ведь пришлет же она кого-нибудь, чтобы удостовериться, что голова ненавистной Елизаветы, дочери шлюхи Анны Болейн, больше не соединена с телом?

Говорят, у Анны Болейн на шее была родинка в виде клубники – знак ведьмы. Елизавета невольно потрогала свою собственную шею – никакой родинки не было.

Прикосновение к шее вернуло мысли к самой казни… Что обычно говорят перед смертью? Елизавета твердо решила, что ее последними словами станут такие: «Бог свидетель, я не виновата перед сестрой. Прощаю ей невинное прегрешение против меня. Господь не оставит королеву Марию». Только бы хватило духа произнести все это, а не разреветься из-за нежелания умирать.

Какая будет погода? Наверное, легче умирать в пасмурный день под моросящим противным дождичком и на пронизывающем ветру. Глупости, умирать никогда не легче! И так не хочется! Когда-то старая карга сказала, что она станет королевой, если перенесет «все». Что все? И казнь тоже? Интересно, как можно стать королевой, если тебя казнят? Посмертных королев не бывает, во всяком случае, пока не было.

Теперь Елизавета прекрасно понимала, что самое ценное – это жизнь, ради нее можно отказаться от любых притязаний, от трона, от власти, принять любые условия, если они не бесчестны и не унизительны. Хотя, что такое унижение? С одной стороны, страшно унизительно следовать за королевой не в первом ряду, а, положим, в третьем, или в самом конце процессии. Но неужели лучше не следовать вообще? Можно удалиться в глубинку и жить, забыв о Лондоне и троне.

Господи, неужели она так боится смерти, что готова отказаться от всего, только бы выжить?! Нет, не от всего, но безоговорочно признать власть Марии готова. Если честно, то именно сестра имеет первое право на трон, Елизавета никогда этого не оспаривала, после Эдуарда править должна Мария. И если кто-то думает иначе, почему она вынуждена за это отвечать?! Снова накатило отчаяние, она гибнет из-за чужого преступного умысла! Даже Уайт сознался, что Елизавета не причастна к заговору, почему же Мария не прислушалась?!

Нет, не нужно укорять королеву, возможно, ей не доложили… Тем более глупо! Немедленно следует требовать встречи с сестрой, пусть ей передадут слова Уайта! Или по-другому: она погибнет, но последней просьбой (ведь у осужденных выполняют последнюю просьбу?) будет передать слова Уайта королеве. Узнав о том, что казнила сестру напрасно, Мария зальется слезами на ее могиле и будет долго горевать, сознавая, как жестоко поступила, не пожелав даже поговорить с оболганной Елизаветой. Мелькнула подлая мыслишка, что свадебные торжества королевы будут омрачены таким вот сознанием!

До самого рассвета Елизавета мысленно шарахалась от желания кричать во весь голос, требуя встречи с королевой, кричать о своей невиновности и проклинать всех и вся, до скорбного смирения с оттенком злорадства о будущих душевных муках королевы Марии… Утро застало ее без сна, с мешками под глазами и гудящей от невозможных мыслей головой.

Одевалась Елизавета с особой тщательностью. Когда одна из прислуживающих женщин, покачав головой, посоветовала сменить светлое, почти белое платье на более темное, принцесса вскинула голову:

– Мне решать, в чем выходить из Тауэра!

Женщины только пожали плечами и, сделав свое дело, вышли вон. Крошечное зеркало не могло показать ее не то что во весь рост, но даже все лицо, но Елизавета решила, что и так хороша. Волосы темной меди она нарочно распустила по плечам, с грустью подумав, что они обязательно испачкаются в крови. Да и светлое платье тоже, но тут никаких уступок, пусть все видят, что на казнь идет невиновная!

В дверь постучали. Понятно, что это комендант Тауэра, раз эшафот готов, простаивать ему ни к чему… Неужели все?!

Она не сразу ответила на стук, несколько раз глубоко вздохнула и мысленно быстро повторила придуманные фразы о прегрешении королевы Марии. Кажется, ее голос чуть дрогнул, когда разрешила войти (надо же, как вежливо обращаются с ней в последний день, всегда бы так!). Чтобы достойно встретить сообщение о своей казни, Елизавета встала у окна, отвернувшись, пусть в первый миг никто не увидит ее лица.

Вошел действительно Джон Бриджес, низко поклонился:

– Леди Елизавета, Вас приказано препроводить в Вудсток. Все готово.

– К-куда?! – она все же плюхнулась на ложе, на котором спала.

– В Вудсток, миледи. Вы будете там жить.

Он сказал «жить»?! Она будет жить?! А… как же эшафот?!

– А…

Джон Бриджес понял, о чем она думает. Губы чуть тронула улыбка:

– Это не для Вас, миледи. С самого начала не для Вас.

Хотелось наброситься с кулаками, закричать: «Что ж вы сразу не сказали?!» – но она лишь кивнула. Вот почему прислуживающие женщины посоветовали сменить платье на более темное, в дороге светлое действительно ни к чему. Они все знали еще вчера, но заставили ее всю ночь терзаться страхом!

И все-таки Елизавета впала в какое-то полусонное состояние, села в поданные носилки с тщательно задернутыми шторками, куда-то ехала, не вполне понимая, что делает, потом плыла на барже, потом снова и снова ехала.

Путешествие отнюдь не было ни увлекательным, ни даже простым. Мария явно в насмешку выделила младшей сестре потрепанную повозку и целую сотню до зубов вооруженных охранников. Елизавета с куда большим удовольствием проехала бы верхом, но этому воспротивился сэр Генри Бедингфилд – ее новый тюремщик.

– Чего вы боитесь, что я сбегу? Куда? Вокруг лес и болота!

Бедингфилд только развел руками:

– Это приказ королевы, леди Елизавета.

Но самой принцессе показалось, что ее мучения доставляют удовольствие и сэру Генри тоже. Каждый его взгляд кричал: так бывает со всеми, кто не желает отказываться от своих заблуждений! Елизавета и рада бы отказаться, только каких? На трон впереди Марии она не претендовала, а вера – ее личное дело! Сэр Генри снова и снова морщился: ничего, посмотрим, как протестантка, дочь шлюхи Анны Болейн, запоет, посидев под замком в Вудстоке…

По дороге ее встречали по-прежнему как королевскую особу, что очень не нравилось сопровождающим. Самой Елизавете было все равно, она никак не могла прийти в себя от потрясения, испытанного в Тауэре, а вот ее тюремщик Генри Бедингфилд бесился, когда увидел, что в Итоне мальчики из колледжа выстроились вдоль дороги, чтобы поклониться дочери короля. В здешней глуши крайне редко появлялись особы королевской крови, потому со всей округи сбегались сельчане посмотреть на госпожу Елизавету. Повозка всегда была полна даров – пирогов, меда, цветов, свежего хлеба… Это страшно злило Бедингфилда, но тот ничего не мог поделать.

В особенно дурацком положении они оказались в Вобурне под Букингемпширом, поскольку никто не знал, как оттуда добраться до Вудстока! Елизавета фыркнула: хорошо королевство, до одного из королевских замков не просто не проехать, но, похоже, дороги нет вовсе! Дорог не было не только в Вудсток, их не было вообще. Кое-где наезжены колеи, которые при малейшем дожде раскисали и превращались в болота. Интересно, подозревает ли об этом Мария? Конечно, нет. А отец знал? Наверняка тоже нет.