Собиратель миров - Илья Троянов

Однажды вечером не приехала тонга, чтобы забрать его. Упаничче пришлось ждать, пока Наукарам хлопотал о замене. Хотя он удобно сидел в кресле, поставив ноги на табуреточку, он был беспокоен и, отвечая на расспросы Бёртона о своей жизни, пощелкивал большим и средним пальцами. Через каждые пару фраз он прислушивался, не раздастся ли наконец скрип колес. Вы беспокоитесь о своей жене, гуруджи? Я очень сильно опаздываю, это нехорошо. Я не могу это выносить. Мы — наследники чрезвычайно точной цивилизации. В каждой нашей секунде отражается космический порядок, и каждая впустую потраченная секунда являет ему роковую угрозу. Не обращайте внимания на болтовню о циклах калы, которыми мы якобы столь щедро мыслим. Надо быть точным. Когда Наукарам вернулся с безуспешных поисков, Упаничче барабанил пальцами по подлокотнику, ёрзая на подушках. Наукарам не смог найди ни единой тонги во всем поселении. Бёртон решил, что сам отвезет учителя домой, на спине собственной лошади. А секретарь может дойти пешком. О, мой шишиа, вы чересчур много от меня требуете. Как я заберусь на эту лошадь? Мы поднимем вас. Нет, мне это не нравится, учитель — это не предмет мебели. Хорошо, тогда Наукарам вынесет стул. Я буду держать лошадь, пока вы заберетесь наверх и устроитесь там. Я еще ни разу не сидел на лошади, ни даже на лошаке. Просто садитесь в седло, гуруджи, и немного отодвиньтесь назад, пожалуйста, чтобы мне хватило места перед вами. А вдруг я упаду? Крепче держитесь за меня, гуруджи. В виде исключения сегодня вы зависите от меня. Ах, и таким образом мы поскачем в ночи? Как молодые влюбленные. А если нас кто-нибудь увидит? Пожалуйста, не надо ехать по главной улице, я предпочел бы неосвещенные переулки. Бёртон повел лошадь мягкой рысью, и Упаничче постепенно успокоился. Весьма необычный вечер. Я хотел бы выразить мою признательность. Иначе говоря, я хотел бы дать вам кое-что, что кажется мне соразмерным. О чем вы думаете, гуруджи? О мантре. Возможно, о самой могущественной мантре. Примите эту мантру как дорожную пошлину. Она у вас никогда не иссякнет.

Purna-madaha,

Purna-midam,

Purnaat purnam uda-tschyate,

Purnasya purnam-aadaaya,

Purnameva ava-shishyate.

— Звучит красиво, гуруджи. Слушая такие мантры, я готов скакать с вами целую ночь.

— Ох, нам не стоит преувеличивать. Чему я вас обучаю? Соблюдению меры. Вам не любопытен перевод?

— Он не будет звучать столь же убедительно, как санскрит.

— Вы правы, просто выучите мантру наизусть. Значение придет позже. Она действует, увидите, она творит миры.

— Творит миры?

— Ссадите меня вон там, впереди, оставшийся путь я пройду пешком, один. Приходите завтра к нам в дом, на обычную трапезу.

— Благодарю за приглашение.

— Не благодарите меня. Спасибо — как деньги. Когда лучше знаешь друг друга, можно отдать что-то более ценное. У меня к вам просьба. Не знаю, как отреагируют соседи, если мы будем принимать у себя британского офицера. Мне хочется их пощадить. Быть может, вы набросите на себя местную одежду. Понимаю, я требую слишком многого, но отнеситесь к этому как к части вашего обучения. Вам проще будет заговорить с людьми. Нужно будет лишь где-нибудь остановиться, и через несколько минут у вас появятся первые друзья.

— Но мой гуджарати несовершенен.

— Да и зачем. Вы — путешественник. Вы родились, дайте подумать, в Кашмире! Да, вы — брахман из Кашмира. А если кто-то спросит, что за брахман, вы скажете, нандерский брахман.

— Нандерский.

— А если кто-то спросит, к какой готре вы относитесь, вы скажете, бхарадвай.

— Бхарадвай.

— А если кто-то спросит о вашей семье, вы скажете…

— Упаничче!

— Почему бы нет, дальний родственник, услышал о славе гуруджи и решил навестить его. Великолепно.

— А если я встречу кашмирца?

— Тогда представитесь высокопоставленным офицером «Джан Кампани Бахадур» и пригрозите, что бросите его за решетку, если он посмеет вас выдать.

— Я полагал, всем известно, что вы общаетесь с фиренги?

— Раньше, мой шишиа, раньше. Времена изменились. Равнодушие уступает место новому неприятию. Я слышу, люди говорят о британцах с большой ненавистью.

— Вы преувеличиваете. Не думаю, что дело так плохо.

— Возможно. Преувеличение в таких вещах полезно. Признаюсь, у моего предложения много отцов. Я с удовольствием сыграю с соседом небольшую шутку. И с брадобреем. Я представлю вас ученым из Кашмира, чтобы увидеть ошеломленные лица обоих, когда я потом признаюсь, что у меня в гостях был ангреци, после того как они рассыпятся в цветастых заверениях, какой же вы типичный кашмирец. Приходите пораньше, у нас только одна крупная трапеза за день, мы побалуем себя поздним обедом, и в сумерках вы пойдете обратно.

— Ао-джо, гуруджи.

— Ао-джо. Ах, и еще кое-что. Не приносите с собой книг.

Бёртону послышалась за этой просьбой какая-то непонятная ему шутка. Но когда он — одетый по-туземному, едва наконец представился долгожданный повод — преступил порог квартиры, то увидел, что книги — это действительно последнее, что было нужно этому дому. Жена Упаничче, ростом еще меньше своего мужа, которую боги наградили лицом, где открыто выражались ее чувства, сердечно приветствовала гостя. Непонятно по какой причине, но она решила, что найдет в этом шишиа союзника в своей очевидно безнадежной борьбе против бесчисленных книг мужа, нестройными колоннами поднимавшихся рядом с подушками для сидения. Все эти запыленные книги, сказала она, поглядывая на гостя, почему бы тебе их не выбросить? Ты уже лет десять до них не дотрагивался. И что с того? — возразил гуруджи. До тебя я тоже уже лет десять не дотрагивался. Может, мне тебя тоже выбросить? Бёртон пришел в ужас, он не знал, куда спрятать глаза. Что здесь творится? Как вести себя в столь неловкой ситуации? Но тут он услышал смех, двойной безудержный смех стариков, и когда он поднял глаза, Упаничче подмигнул ему.

— Ты спишь со своими книгами.

— А ты ревнуешь?

— Вот и женился бы на книге, а не на мне.

— Но разве книга подарила бы мне сыновей?

— У тебя сердца нет.

— Да, знаю, вместо него у меня толстая черная книга.

— Твое сердце не умеет говорить, его нужно читать.

— И потому ты выучила грамоту, мать моих сыновей?

— Я давно бы затвердила все наизусть, но ты без устали дописываешь что-то новое. Я не поспеваю. Я сдалась. Лет десять тому назад!

Они вновь рассмеялись, и на этот раз Бёртон разделил их веселье. Он вдруг заметил, как уютно ему было с этими пожилыми людьми, чье уединение вдвоем поддерживали на плаву беспощадные шутки. Когда же ты предложишь нам что-нибудь съедобное? Ты не заметил, я разговариваю. Ты разговариваешь всегда, если было б по-твоему, наш гость умер бы с голода. Этим вечером Упаничче не хватало терпения быть серьезным. У одного из наших известнейших поэтов было много жен. Он для нас образец, многие стремятся подражать, и вот уже длительное время я отстаиваю перед моей женой мнение, что я не в состоянии стать великим поэтом, пока у меня лишь одна супруга. И знаете, что она мне отвечает? Вначале стань великим поэтом, а потом бери новых жен! Бёртон услышал, как ее смех расплескался на кухне. Упаничче с довольным видом откинулся назад, правая рука медленно скользила по белой бороде, и скоро тишину прогнала следующая шутка. Они рассмеялись в такт, они смеялись с такой силой, что Бёртону пришлось наклониться вперед, скрестив руки на животе, его глаза приблизились к глазам учителя, и те выпрыгнули и покатились по столу, размножаясь, пока узловатые пальцы Упаничче не собрали их словно четки. Что было в молоке? — спросил Бёртон с обессиленной ухмылкой. О, разумеется бханг, мой шишиа. Мы хотели, чтобы вам было у нас уютно. Вошла изящная жена Упаничче, фея с двумя подносами тхали. Она объяснила, что в каждой из пяти маленьких плошек. Он поочередно выуживал с помощью чапати стручки тушеной и мягко приправленной окры, а Упаничче тем временем крался в деревню девушки, с которой был помолвлен, чтобы хоть одним глазом увидеть ее, и этот мимолетный взгляд оказался единственным до самого дня свадьбы, когда они уселись напротив друг друга, окруженные со всех сторон священниками и родственниками, и взлетел платок, покрывавший ее голову и плечи. Ты ужаснулся? — спросила она. Должен признаться, издали ты покорила меня. Но вблизи — мое сердце затрепетало и уже не остановилось с той поры. В дверь постучали. Соседи пришли оказать почтение ученому человеку из Кашмира. Они нахваливали его гуджарати. Позднее Упаничче отвел ученика вниз, представил его брадобрею, попросив того принять ненадолго его гостя, поскольку ему самому следует написать важное письмо. Как видите, у меня немного места, извинился брадобрей. Бёртон долго сидел в самом дальнем темном углу узкой комнатушки. Он почти не мог общаться с брадобреем, потому что беспрерывно приходили клиенты. Бритье заканчивалось коротким массажем головы и мягкими оплеухами. Бёртон задремал, пока внушительный голос не пробудил его. Голос ругался. Брадобрей старался остановить град слов своего клиента или по крайней мере направить в иное русло. Напрасно.