Жизнь (не) вполне спокойная - Иоанна Хмелевская

— Ну и что такого? Если что-то пойдет не так, ты можешь просто вернуться, — вполне разумно уговаривала я. — А что успеешь увидеть — то твое.

Тереса уехала. Моему младшему сыночку, Роберту, был годик, Ежи — семь лет, и он пошел в первый класс школы на улице Гроттгера.

В Градостроительной мастерской Варшавы, куда я хотела устроиться на работу, я наткнулась на Юрека Петшака, приятеля по студенческим годам, который возглавлял коллектив проектировщиков. Юрек посоветовал мне идти на стройку, чтобы получить архитектурно-строительную лицензию, на это нужно было потратить три года. Идея показалась мне разумной.

Как раз начинали строить Дом крестьянина, и меня приняли в качестве технического персонала. Мне предстояло делать какое-то безе… Я ужасно боялась, так как понятия не имела, что это такое, к тому же прежний начальник уволился, двое его сотрудников как раз тоже увольнялись, и на всем этом запутанном хозяйстве я оставалась одна как перст. Только потом из армии вернулся Здзисек, и мы стали работать вдвоем.

В конце концов мне удалось сообразить, что наша работа состоит в расчете заработной платы рабочих, и для этого нужно было пользоваться тарифной сеткой.

Проблема у меня возникла с приемкой. Я просто не понимала смысла слова, но и с этим управилась. На стройке принимали или людей, или работу. Ковальчик со своей бригадой забетонировал столбы, убрал доски с лесов или что-нибудь там еще сделал. Нужно проверить, измерить или подсчитать, то есть «принять Ковальчика». Разные бригады заливали бетоном свод над первым этажом — значит, нужно принять свод над первым этажом.

Проблемы профессионального жаргона так просто не решались, но, к счастью, я поняла суть вопроса в этих самых «безе». Это оказались просто формуляры, в которые вносили результаты измерений и подсчетов. Только через три года работы я все же узнала, откуда взялось это «безе». Все очень просто: БЗ, «бе-зе», бланки заработка!

Тарифная сетка представляла собой первостатейную чушь. По ценам в этой сетке самый лучший мастер мог заработать только жалкие гроши. Создатели этого шедевра исходили из предположения, что «они и так себе наворуют, а безетчик обжулит». Эту глупость понимали все. Не знаю, как на других стройках, наверное, точно так же, но у нас составляли дополнительные приложения к «безе». Мол, объект нетипичный, на нем встречаются разновсяческие трудности. Эти самые «трудности» мы высасывали из пальца и составляли письмо, а предприятие выражало согласие повысить цену работ. Не всех работ и элементов это касалось, только некоторых, остальное опиралось только на возмутительную тарифную сетку.

Ясное дело, что я должна была людям что-то приписывать. Не всем, не всегда, но все же в значительной мере. Я быстро сообразила, что безопасно врать можно только при работах, результат которых трудно проверить. Например, перевозка мусора в тачках. А черт его знает, сколько этого строительного мусора на самом деле было, главное — следить, чтобы кубатура мусора не превысила кубатуры самого здания. Разве что мусор был родом с тех площадок, где взрывали старые довоенные фундаменты. Такие работы были настоящей золотой жилой.

Одного только нельзя было допустить ни за какие коврижки: превышать общий фонд заработной платы, который для каждого начальника стройки был священной коровой.

Фонд заработной платы вплотную зависел от стоимости уже завершенного строительства и суммы, которую нужно было содрать с инвестора. Фонд составлял какой-то там процент. Тогда я еще не знала об этом: в одиночку сражаясь с «безе», откуда я могла найти время и добыть нужные сведения? Только потом, при замерах, я стала глубже во всем этом разбираться.

То, что я проехала на попе четыре метра вниз по глине, — это мелочь. Размытый под дождем отчет, написанный химическим карандашом, которым приходилось вести записи и расчеты на пленэре, я тоже перенесла, не моргнув глазом. Самые тяжелые моменты я переживала непосредственно после завершения своих «безе», еще до того, как мои бумажки подписывал начальник стройки, и их отправляли в центр расчетов.

Рабочий класс непрерывной чередой приходил узнавать про свои заработки, причем некоторые являлись ни свет ни заря, по одному через каждые пять минут, и при этом страшно мешали. Рабочие получали нужные сведения, и легко угадать, что никогда не уходили довольные. Даже если кто-то и умел сам подсчитать свою зарплату, и знал, чего ему ожидать, всё равно люди всегда надеялись на что-то большее. А большего не было. Гнев их обычно обрушивался на безетчика, то есть на меня, потому как ожидали большую сумму, а я вот не насчитала, потому что свинья такая.

Свои гневные мысли они высказывали деликатно, поскольку я была все-таки женщиной, но с досадой: «Бабу в „безе“ посадили, чтобы рабочий человек, холера ясная, даже душу отвести не мог!»

Кроме «безе», на меня свалилась обязанность выдавать зарплату, что было явным нарушением, потому что существовало определенное предписание, которое категорически запрещало безетчику выдавать деньги. Начальнику на это предписание было наплевать, а я о нем и не знала, поэтому еще и деньги выдавала, думая, что так и надо.

В первый раз я не знала, как это вообще выглядит, мне не пришло в голову, что для денег нужно с собой что-то взять, чтобы их нести, и привезла в центральную контору восемьдесят семь тысяч злотых, завернутых в «Народную трибуну». Хорошо еще, что тех, кто выдавал зарплату, развозили по стройкам на машине.

Деньги я выдавала много раз, а при одной из первых выплат случился исключительный кретинизм. У нас был целый комплекс строек, три объекта, каждый со своим названием, каждый принадлежал другому инвестору, поэтому во всех отношениях расчет зарплаты проводился отдельно по каждому объекту. Трудились на объектах два Яна Барановских, один — неквалифицированный чернорабочий, второй — плотник, причем они работали на разных объектах, и, разумеется, каждый числился на отдельном «безе». Идиотки из бухгалтерии сложили вместе их заработки и вписали одному, что было с их стороны явной халатностью и проявлением абсолютной безмозглости. Я получила платежные ведомости, пришел первый Барановский, я выплатила ему, сколько причиталось по ведомости. Через несколько минут дошел до меня и второй Барановский, после чего началась кадриль с фигурами.

Ошибку я обнаружила далеко не сразу. Начальник, в бешенстве от тупых бухгалтеров, вопил, что обязательно «нужно что-то сделать!» Бухгалтерия по телефону отбрехивалась, что обязательно что-то сделает. Барановский — плотник, не получивший ни копейки, очень вежливо, но настойчиво домогался денег и утверждал, что «нужно что-то сделать».

В конце концов договорились: было бы замечательно, если бы Барановский-чернорабочий вернул сумму, которую ему переплатили, поэтому нужно его уговорить на такой возврат.

Предприняли попытку воплотить светлую идею в жизнь, и тогда выяснилось самое скверное. А именно: Барановский-чернорабочий очень удачно от нас уволился, к тому же он жил не в Варшаве, а в Радзимине.

Последствия ошибки должен исправлять тот, кто ее совершил. А гусыни из бухгалтерии не хотели даже зад от стула оторвать, и сегодня я очень жалею, что не заставила их этого сделать, потому что проснулся мой идиотский характер. Если что-то не так — это нужно исправить.