Анжелика. Тени и свет Парижа - Анн Голон

Она стала добычей дикаря — Весельчака; превратилась в подругу волка, которому порой, во время краткого объятия, удавалось вырвать у нее звериный крик наслаждения, хрип самки, которой овладел самец, но тело забыло настоящую ласку.

Она блуждала по Монтелу и погружалась в сено с ароматом малины. По ее пылающим щекам, пересохшим губам струился ручеек, освежая нежным лобзанием. Анжелика открывала рот и вздыхала:

— Еще!

Во сне слезы текли по ее лицу и терялись в густых волосах. Но это были слезы невероятной нежности, а не печали.

Молодая женщина вытягивалась в струнку, отдаваясь вновь обретенным удовольствиям. Она словно плыла, укачиваемая журчащими голосами полей и деревьев, которые шептали ей на ухо:

— Не плачь… Не плачь, моя милая… Ничего… Беда ушла… Не плачь, бедняжка.

Анжелика открыла глаза. В полумраке навеса она разглядела рядом, на сене, какую-то расплывчатую фигуру. На нее смотрели смеющиеся глаза.

Женщина пробормотала:

— Кто вы?

Неизвестный приложил палец к губам.

— Я ветер. Ветер из одной деревеньки, что затерялась в Берри[20]. Когда косили сено, скосили вместе с ним и меня… Посмотри, я говорю правду, я скошен, разорен, я остался на мели.

Молодой человек быстро встал на колени и вывернул карманы.

— Ни лиарда! Ни единого соля! Меня разорили, скосили. С сеном. Меня кинули в лодку, и вот я в Париже. Странная история для маленького ветерка из деревни.

— Но… — протянула Анжелика, тщетно пытаясь собраться с мыслями.

Молодой человек был одет в черный, потрепанный и местами даже дырявый костюм. На его шее болталась, как тряпка, манишка, а пояс жюстокора[21]лишь подчеркивал худобу.

Но его лицо можно было назвать привлекательным, даже красивым, несмотря на порожденную голодом бледность. Большой и тонкий рот незнакомца, казалось, был создан для того, чтобы болтать без умолку и смеяться по любому поводу. У него было очень живое лицо: он гримасничал, хохотал, корчил разные рожи. Забавную физиономию обрамляла светлая льняная шевелюра, а челка падала на глаза, добавляя облику наивность крестьянина, но хитрый взгляд опровергал первое впечатление.

Пока Анжелика рассматривала незнакомца, он продолжал тараторить.

— А что может делать в Париже маленький ветерок, вроде меня? Ветерок, привыкший гулять по плетням? Ну конечно, я буду раздувать юбки дамам и получать пощечины… Я унесу шляпы попов, и меня отлучат от церкви. Меня заключат в темницу в башне собора Парижской Богоматери, и я заставлю звонить невпопад все колокола… Какой скандал!

— Но… — повторила Анжелика, делая попытку подняться.

Проворным жестом молодой человек вернул ее на место.

— Не шевелись… Тсс!

«Слегка сумасшедший студент», — подумала Маркиза Ангелов.

Он вновь улегся рядом и, погладив Анжелику по щеке, прошептал:

— Не плачь больше.

— Я и не плачу, — возразила Анжелика, но тут же осознала, что ее лицо все мокрое от слез.

— Я тоже люблю спать на сене, — продолжал ее собеседник. — Когда я прокрался на судно, то обнаружил тебя. Ты плакала во сне. Тогда я приласкал тебя, чтобы успокоить, и ты мне сказала: «Еще!»

— Я?

— Да. Я вытер твое лицо и увидел, что ты необыкновенно красива. Крылья твоего носа так же тонки, как те ракушки, что мы находим на речном песке. Ты понимаешь, о чем я говорю — ракушки, такие белые и тонкие, что их можно назвать полупрозрачными. Твои губы — лепестки клематиса. Твоя шея такая гладкая и нежная…

Анжелика в полудреме внимала его речам. Да, действительно, уже давно с ней никто не говорил подобным образом. Казалось, слова долетали откуда-то издалека, и она боялась, что молодой человек всего лишь насмехается над ней. Разве мог он в самом деле считать ее красивой? Ведь этой ужасной ночью она стала помятой, поблекшей, навсегда испачканной… и поняла, что больше никогда не сможет посмотреть в лицо людям, знавшим ее в прошлой жизни!

А незнакомец продолжал нашептывать:

— Твои плечи — два шара слоновой кости. Твои груди нельзя сравнить ни с чем, кроме них самих, настолько они прекрасны. Они точно созданы для того, чтобы помещаться в мужской ладони, и их украшают маленькие прелестные почки цвета розового дерева… такие почки мы видим, когда приходит весна. Твои бедра гладкие, как шелк. Твой живот, как округлая подушечка из белого, тугого атласа, на такую подушечку так приятно положить свою щеку!

— Надо же! Хотелось бы знать, — произнесла смущенная Анжелика, — как вы можете судить обо всем этом!

— Пока ты спала, я вдоволь налюбовался тобой.

Анжелика резко села.

— Наглец! Ах ты, распутный школяр! Дьявольское отродье!

— Тише! Не так громко. Ты хочешь, чтобы пришли лодочники и выбросили нас за борт?.. Отчего вы сердитесь, прекрасная дама? Когда мы находим на дороге изысканное украшение, стоит его внимательно рассмотреть, не правда ли? Увериться, что перед нами чистое золото, что драгоценность действительно прекрасна; а главное — решить, подходит ли нам эта драгоценность или стоит оставить ее там, где мы ее нашли. Rem passionis suae bene eligere princeps debet, mundum examinandum[22].

— И это вы тот государь, на которого смотрит мир? — язвительно поинтересовалась Анжелика.

Молодой человек изумленно прищурил глаза.

— Ты понимаешь латынь, маленькая нищенка?

— Ну, раз нищий вроде вас говорит на латыни…

Студент недоуменно закусил нижнюю губу.

— Кто ты? — тихо спросил он. — Твои ноги сбиты в кровь. Должно быть, ты долго бежала. Что тебя испугало?

Анжелика не отвечала, и он продолжил:

— У тебя нож, вот там… Ужасное оружие, кинжал Египтянина. Ты умеешь им пользоваться?

Анжелика бросила на него лукавый взгляд из-под ресниц.

— Возможно!

— Ай! — воскликнул незнакомец, отодвигаясь.

Он вытащил из сена соломинку и принялся покусывать ее. Его светлые глаза стали мечтательными. В какой-то момент Маркизе Ангелов показалось, что незнакомец больше не думает о ней. О чем же тогда он размышлял? Быть может, о башнях собора Парижской Богоматери, куда его будто бы должны заточить… Теперь его неподвижное и далекое, слишком бледное лицо казалось не таким уж и молодым. Анжелика заметила в уголках его век легкие морщинки — следы увядания, которыми могут отметить человека в полном расцвете сил нищета или разгул.