Отрешённые люди - Вячеслав Софронов

— Николай Баломири, — услужливо подсказал Бестужев, лишний раз демонстрируя прекрасную память, о которой как его друзья, так и враги всегда отзывались уважительно.

— Верно, он самый. Мы тогда повелели всех сербов, что пожелают в Россию переселиться, принимать беспрепятственно. А что вышло?

— А что вышло? — как ни в чем ни бывало, спросил ее канцлер.

— Скандал вышел! Будто и сам не знаешь?

— Откуда мне знать, — опустил голову Бестужев, чтоб государыня не увидела хитринки, блеснувшей в его глазах. Он через доверенных людей из Вены давно знал о возмущении, в которое пришла императрица Мария Терезия вследствие заступничества Бестужева–старшего за единоверцев.

— Отписала нам императрица, мол, надоел ей братец твой и просит отозвать его из Вены. Что скажешь, Алексей Петрович?

— Что тут говорить, — поскреб чисто выбритый подбородок Бестужев, — вам решать. Он мне, как никак, братом доводится, к тому же старшим.

— Зато по твоему ведомству служит. Приструни его как должно

— Пробовал уже, не слушается, — хихикнул Бестужев, — он с детства меж нами верховодил.

— Женился без нашего согласия при живой жене на какой–то лютеранке, закипела от возмущения императрица, вспомнив еще об одном нарушении неукоснительных дипломатических правил Михаилом Бестужевым.

— И о том мной было писано брату, — в очередной раз кивнул головой канцлер.

— Если бы не знала примерной вашей службы брата твоего еще батюшке моему, то непременно отправила бы давно ослушника в Сибирь вслед за женушкой долгоязыкой.

— Значит, отзывать Михаила из Вены? — предугадал Алексей Петрович решение императрицы.

— А ты хочешь, чтоб нам по его милости оправдываться пришлось перед всем венским двором? Отзывай. Я указ тот хоть завтра подпишу.

— Слушаюсь, матушка. Велеть, чтоб в столицу возвернулся?

— На короткий срок, а там подумаем. В Дрездене нам ловкий человек нужен. Может, туда его и определим. А приватно отпиши брату, мол, нет нужды ему в столицу с лютеранкой той заявляться. Пусть она за границей его и дожидается, а нам ее ни к чему у себя принимать.

— Больна она, Михаил писал. Чахотка…

— Вот пусть врачи немецкие и лечат ее. А наш климат ей на пользу не пойдет, — встала с кресла императрица.

Канцлер поднялся, понимая, что разговор закончен. Если честно, то в душе он едва ли не торжествовал: Михаил с детских лет верховодил; шел впереди, когда они находились оба на дипломатической службе еще при живом отце, всегда чуть снисходительно относился к нему, Бестужеву–младшему. Зато теперь все становилось на свои места, и он может, почти может, праздновать долгожданную победу в незримом противоборстве со старшим братом.

— С наступающим Рождеством, — вслед ему произнесла императрица.

— И вас, матушка, — канцлер чуть обернулся, но не задержался, вышел из кабинета и, медленно ступая и чуть покряхтывая, начал мучительный для больных ног спуск по мраморным лестницам дворца.

По случаю Рождества и освобождения Ивана из заточения в доме Зубаревых собрались многочисленные родственники: празднично разодетые, широко улыбающиеся хозяевам, подшучивающие друг над другом, подмигивающие главному виновнику — Ивану, что стоял бочком в сторонке, тоже радостный, с поблескивающими глазами.

Хозяйка дома, Варвара Григорьевна, не в меру суетилась, успевая и здороваться с гостями, и носить в столовую очередную закуску, расставлять все в требуемом порядке с помощью старой няни, которую по привычке все звали по–домашнему — Прокопьевной.

Праздничный стол уже не вмещал носимых с кухни угощений, но Варвара Григорьевна умудрялась сдвигать одну из тарелок, втискивая очередное блюдо. Тут стояли и баранья нога, запеченная в тесте, и неизменный рождественский поросеночек в румяной хрустящей корочке, горкой высились растягаи, отдельно красовался пирог из нельмы, искрился холодец янтарной желтизной жирка, особняком, на самом краешке, пристроились соленые грибочки, рядом с ними моченая брусника, а чуть дальше — квашеная капуста и соленые огурчики. Гости, входя в столовую, первым делом охали от изобилия кушаний, качали головами, втягивали носами тонкий аромат, столь присущий каждому праздничному столу.

Хозяин, Василий Павлович Зубарев, прошел в дальний конец стола и, перекрестясь, сел под образами, приглашая и остальных занять места. Рядом с ним тяжело опустился на лавку казачий полковник, крестный Ивана, Дмитрий Павлович Угрюмов, что служил в Тюмени, но по несколько раз в год приезжал в Тобольск по служебным делам и неизменно останавливался в доме у Зубаревых. Рядом с ним осторожно присел тобольский дворянин Петр Андреевич Карамышев, у которого с хозяином дома велась давняя дружба. Подле Карамышева сел кряжистый, осанистый Иван Иванович Пелымский, происходящий из старинного рода сибирских князей, коим в свое время была пожалована грамота на их исконные вотчины, занимавшие даже по сибирским понятиям немалую площадь. Однако та жалованная грамота со временем утерялась, земли были частью проданы, частью заложены, и последний человек из рода Пелымских жил безвыездно в Тобольске на небольшую ренту с малых остатков тех земель.

На другом конце стола, напротив хозяина, поместился Михаил Яковлевич Корнильев, благодаря чьим стараниям и был освобожден из острога Иван. А рядом с ним сидели его братья: Федор, Алексей и Василий, приходившиеся Зубаревым кровной родней по линии тетушки их, хозяйки дома Варвары Григорьевны.

Меж остальными гостями был посажен городской благочинный отец Павел, человек степенный и рассудительный, служивший в Тобольске уже два десятка лет и знавший наперечет всех горожан от мала до велика. Правда, он был не большой охотник принимать участие в застольях, но и отказать прихожанам не мог, а потому обычно уходил из гостей самым первым, сославшись на многочисленные дела и заботы.

Женщины, по давнему сибирскому обычаю собрались на другой половине дома, чтоб не мешать мужским разговорам, да и самим им было о чем посудачить, пожалиться друг дружке, а то и спеть что–нибудь из своих девичьих песен, украдкой всплакнуть вдали от сурового мужского окрика и глаза.

Когда мужчины выпили, как положено, за Рождество, за хозяев дома, за иваново освобождение, полковник Дмитрий Угрюмов голосом, привыкшим отдавать команды и приказания, начал увещевать крестника:

— Сколь раз говорил я тебе, Иван, не ищи правду–матку на свою дурную башку. Ведь говорил? — ткнул он коротким прокуренным пальцем в сторону Зубарева–младшего, сидящего напротив него.

— Говорил, крестный, говорил, — согласно кивнул Иван, аппетитно хрустя соленой капусткой.

— Не захотел меня слушать? Вот и намотал соплей себе на кулак. Ладно, что так еще дело обернулось, а мог бы и годик, а то и поболе в остроге просидеть, и никто бы тебя оттуда не выручил.

— Вы уж скажете, ваше высокоблагородие, — чуть сощурил глаза Михаил Корнильев, — мы, чай, не последние люди в городе, выручили бы.