Бездна между нами - Тахира Мафи

Мы продолжили путь.

Оушен сорвал с дерева листок, стал вертеть в пальцах.

– Ну да, ничего, – пожал плечами и добавил: – Правда, скучновато.

– А я бы не прочь. Разве плохо – знаешь всех соседей, в школу ходишь с друзьями детства…

– То-то и оно, – подхватил Оушен. – Ты не представляешь, как они все мне надоели. Умираю хочу вырваться из этого городишки.

– Серьезно? Почему?

Он отшвырнул листок, сунул руки в карманы.

– Уж я бы нашел чем заняться. Поездил бы по свету. Не торчать же в этом болоте. Нет, мне хочется в большой город. И путешествовать знаешь как тянет! – Оушен взглянул на меня и сознался, будто в слабости: – Я ни разу не был за границей. Вот можешь ты такое вообразить?

Я чуть улыбнулась.

– Нет, не могу. Потому что за двоих напутешествовалась. Готова с этим покончить. Осесть где-нибудь. Состариться.

– Тебе всего шестнадцать!

– А чувствую себя на семьдесят пять.

– Очуметь. Надеюсь, ты преувеличиваешь.

– Знаешь, когда мне было восемь, родители надумали вернуться в Иран. Упаковали все наши пожитки, продали дом – и вперед. – Я поправила лямку рюкзака. Вздохнула. – Ничего не вышло. Оказалось, мы – вся семья – слишком американизировались. Слишком много произошло перемен. Однако целых полгода мы жили в Иране. То в городе, то в деревне. Сначала я ходила в пафосную интернациональную столичную школу. Учились там в основном дети дипломатов – все как один избалованные гаденыши. Помню, я из-за них каждый день плакала. Просила: «Мама, можно, я дома останусь?» А потом мы переехали еще севернее, к самому Каспийскому морю, и я стала ходить в деревенскую школу. С деревенскими ребятами. Школа занимала всего одну комнату – совсем как в «Энн из Зеленых Крыш»[8]. И знаешь что? Нигде так славно не было. Это я тебе говорю как человек, сменивший двенадцать школ! – Я рассмеялась и добавила: – На большой перемене за мной целая толпа ребят бегала – просили, чтобы я хоть пару фраз по-английски сказала. Они Америкой просто бредили, – последовал вздох. – Никогда и нигде я так популярна не была.

Я рассмеялась и подняла глаза, желая встретить взгляд Оушена. Он замедлил шаг. Взгляд его я поймала, да, но прочесть не сумела.

– Не веришь? Звучит неправдоподобно?

То, что я приняла за скептицизм, испарилось из его взгляда. Теперь Оушен казался сердитым. Тряхнул головой и отчеканил:

– Перестань так про себя говорить. Я не считаю тебя странной, запомни. Думаешь, я с твоих слов должен увериться, что ты с приветом, и начать насмехаться над тобой? Ошибаешься. Это понятно? Прячешь волосы? На здоровье. Это не мое дело. Мне все равно. В смысле… – Оушен чуть смягчил тон, – мне все равно, если ты сама так решила, если тебя никто не заставляет…

Он смотрел выжидательно.

Я смутилась.

– Ты ведь не из-за родителей носишь шарф? В смысле, они тебя не принуждают?

– Что? – Я нахмурилась. – Нет. Нет, конечно. Правда, у меня проблемы. Ко мне так относятся из-за шарфа, что я иногда думаю – может, снять его? Но родители тут ни при чем. – Я теперь смотрела вдаль. – Если забыть о насмешках, все нормально. Мне нравится носить шарф. По-моему, это правильно.

– Правильно?

Мы остановились прямо посреди тротуара. Совсем рядом гудело довольно оживленное шоссе. Здесь, у всех на виду, я вела разговор с парнем. Очень личный разговор.

– Как бы тебе объяснить? Когда волосы спрятаны, я чувствую, что все у меня под контролем. Что я сама могу выбрать, кому открыться, а кому – нет. И с какой стороны открыться. Наверно, не у всех мусульманок так. – Я дернула плечом. – Попадались мне девушки-мусульманки, которых родители заставляли носить шарф. Так вот, они – девушки – свои шарфы ненавидели. По-моему, это сугубо личное дело. Нельзя к этому принуждать. Девушка сама должна сделать выбор. Я вот сделала. И мне нравится, что каждый, кому захочется взглянуть на мои волосы, должен просить разрешения.

Оушен округлил глаза.

– А мне можно? Можно посмотреть?

– Нет.

Он расхохотался. Отвернулся. Сказал:

– О’кей. – И добавил почти шепотом: – Подумаешь. Я и так кое-что вижу.

Я догадалась, о чем он.

Дело в том, что я не очень плотно обматываю голову шарфом. Некоторым ужасно нравится указывать на эту погрешность, словно дюйм-другой выбившихся волос обнуляет саму идею ношения шарфа. Ну не смешно ли?

– Да, – кивнула я. – В смысле, обычная картина. Прядь волос почему-то производит взрывной эффект. – Рукой я попыталась изобразить взрыв. – Парни голову теряют. А ведь вслух об этом говорить – все равно что предложение делать.

Оушен вконец смутился.

Секунду он молчал, затем что-то сообразил.

– А, ты пошутила!

– Разумеется. Обожаю такие приколы.

Взглядом, выражением лица Оушен отзеркаливал мою иронию.

Мы по-прежнему стояли на тротуаре – лицом к лицу. Глаза в глаза.

– То есть ты намекаешь, что я глупость сморозил, да? До меня только сейчас дошло, – выдал наконец Оушен.

– Ну да. Извини. Обычно я более прямолинейна.

Он захохотал. Вдруг резко отвернулся. Снова взглянул мне в глаза.

– Я тебя смущаю, Ширин? Может, мне заткнуться? А то задаю скользкие вопросы…

– Задавай, я не против. – Я тряхнула головой и даже улыбнулась. – Никто об этом не спрашивает. Я рада, что тебе интересно. Как правило, люди уверены, что сами все знают – о чем я думаю, что чувствую.

– Нет, я не знаю. Даже не догадываюсь.

– Вот сейчас, например, я думаю: «А этот Оушен куда настырнее, чем мне казалось». Я под впечатлением.

– То есть ты обо мне думала? Когда?

Невольно я рассмеялась.

– Не знаю. Наверно, когда впервые тебя увидела. Ты был такой… застенчивый. Вроде как даже запуганный.

– Это потому, что ты – можно честно, да? Потому, что ты внушаешь трепет.

Мою веселость как рукой сняло. Отрезвление – вот как это называется.

– Да, я в курсе.

– Я не в том смысле, – пошел на попятную Оушен. – Не про твой шарф, не про религию. Ничего такого. Просто, мне кажется, ты не знаешь, как тебя другие воспринимают.

– Спорим, знаю? Даже слишком хорошо.

– Ну, может, насчет некоторых и знаешь. Придурков хватает. Но других людей – тех, которые глядят на тебя, потому что интересуются тобой, – таких гораздо больше.

– Я им не музейный экспонат, чтобы интересоваться. Не для того на свете живу. Точнее, выживаю. Нормальное отношение – вот все, что мне нужно.