Ф. В. Каржавин и его альбом «Виды старого Парижа» - Галина Александровна Космолинская

критику. Один из современников, называя проект «смешным», заключал: «Было бы лучше, если бы нашим внукам не довелось видеть этого»[255]. Но уже в 1770‐е годы, как свидетельствует статья о Сервандони во «Французской галерее» Жана-Бернара Ресту — издании, представлявшем портреты самых знаменитых людей Франции, — церковь Сен-Сюльпис признавалась одним из лучших образцов современной французской архитектуры. Полный экземпляр этого издания (8 выпусков) с многочисленными следами чтения Каржавина ныне хранится в РНБ[256].

Изображение новой церкви Св. Женевьевы (будущего Пантеона) в парижском альбоме отсутствует. Тем не менее Каржавин не прошел мимо этого выдающегося проекта Суффло. Его комментарий к «ветхой» готической церкви, посвященной небесной покровительнице Парижа, содержит позднюю приписку, которая начинается словами: «Ныне другая церковь ей выстроена (Архитектором был Суфло) <…>» (№ 15).

Каржавину довелось видеть воплощение проекта Суффло на разных этапах его реализации. 6 сентября 1764 года состоялась закладка первого камня новой церкви Св. Женевьевы (ил. 18). Торжественная церемония происходила в присутствии короля при огромном стечении народа, на фоне объемного изображения[257] классического портика будущего здания в натуральную величину. Баженов и Каржавин, находившиеся в это время в Париже (последний жил рядом, на улице Сент-Этьен-де-Гре), вряд ли могли пропустить столь важное событие, широко освещавшееся парижской прессой. Вновь оказавшись в Париже осенью 1773 года, Каржавин увидел здание уже полностью возведенным — с портиком и куполом, а еще через пятнадцать лет, по возвращении из Америки, любовался его почти завершенными интерьерами и преобразившимся кварталом вокруг новой церкви. О превращении ее в усыпальницу великих людей Франции Каржавин узнал, находясь в Петербурге: «в ней-то хоронятся все славные и великие мужи француские»[258] — написал он в альбоме, назвав при этом лишь одного Декарта, который там «опочивает со всеми своими вихрями» (№ 15).

Ил. 18. Торжественная закладка первого камня церкви Св. Женевьевы 6 сентября 1764 г.

В действительности прах философа, торжественно перевезенный из Стокгольма в Париж в 1667 году, никогда не покоился в Пантеоне[259], несмотря на решение Конвента (1793). Власти возвращались к этому вопросу еще несколько раз вплоть до 1796 года, так его и не решив. Сама идея переноса праха философа воспринималась парижанами неоднозначно, споры не прекращались долгое время: «Какое соединение! Святая Женевьева рядом с Декартом!» — недоумевали противники перезахоронения[260].

Что касается «вихрей Декарта», о которых упоминает Каржавин, то, помимо отсылки к теории происхождения вселенной из вихреобразных потоков материи, они все чаще, с подачи Вольтера, ассоциировались с характером парижан, чересчур импульсивным, по мнению многих. «Система Декартовых вихрей могла родиться только в голове Француза, Парижского жителя» — не удержался от расхожего сравнения и русский путешественник Н. М. Карамзин, оказавшийся в Париже во время революции[261]. Не исключено, что Каржавин также мог находить эту ассоциацию удачной.

С одной стороны, альбом Каржавина, отвечая на потребность архитекторской школы, знакомил с выдающимися памятниками Парижа, их стилевыми особенностями, историей создания и создателями. С другой — сквозь архитектуру Парижа проступала особая атмосфера быстро меняющегося города, его история и мифология, повседневная жизнь и личная судьба автора альбома. Парижские здания предстают на страницах альбома в обязательном контексте средневековой и недавней истории, часто обросшие легендами. «Варфоломеевская ночь», «башня Монтгомери», «Железная маска» — неотъемлемые составляющие парижской мифологии, наряду с «Бастилией», «Тамплем» и «Монфоконом», без чьих силуэтов по периметру городских укреплений был немыслим облик Парижа. Топонимы, связанные с загадочными, часто зловещими страницами французской истории, вплетаясь в ткань личного восприятия города, возникают на страницах альбома «русского парижанина». Так или иначе здесь упомянуты почти все самые знаменитые парижские тюрьмы.

Тюрьмы, казни, каторжники

Гравюра «LE PALAIS en la Cité» (№ 1) в альбоме Каржавина представляет исторический центр Парижа — остров Сите со старым королевским дворцом. С высоты птичьего полета хорошо просматривается не только комплекс зданий бывшей резиденции французских королей (с XIV века занимаемый Дворцом Правосудия), но также набережные правого и левого берегов Сены, застроенные парадными домами. Хорошо видны также мосты через Сену — Новый и Королевский, и даже ближайший пригород к западу от Парижа, где при желании можно рассмотреть холм Мон-Валерьен (Mont-Valérien) или, как его называли, Кальвер (Calvaire фр. — Голгофа).

Каржавин отметил на этой гравюре цифрами пятнадцать объектов, назвав при этом не менее двадцати наиболее важных, на его взгляд, достопримечательностей. Под цифрой 1 он фиксирует ведущее в парламент «главное крыльцо», символическое «майское дерево» судейского сословия[262], а также совершенно неприметные «в углу» большого двора «малые ворота» — вход в самую известную парижскую тюрьму Консьержери, над крышей которой возвышается «башня Монгомери для тайных тюремщиков» (опасных государственных преступников). Согласно преданию, именно здесь в июне 1574 года ожидал своей казни невольный убийца короля Генриха II, нормандский аристократ Габриэль де Лорж, граф де Монтгомери, имя которого осталось в названии башни. На самом деле о том, где именно находилось последнее скорбное пристанище графа, ученые спорят до сих пор[263].

Как бы то ни было, в западной башне Консьержери, или «башне Монтгомери», действительно томились в ожидании казни те, кто посмел покуситься на священную жизнь короля. Самые знаменитые среди них — католический фанатик Франсуа Равальяк, убивший в 1610 году «доброго короля Анри» (Генриха IV), и Робер-Франсуа Дамьен, слегка ранивший перочинным ножом Людовика XV (1757). Было и немало других. А в 1721‐м отсюда к месту своей казни, на Гревскую площадь, отправился никогда не покушавшийся на жизнь своего короля, но не менее знаменитый, дерзкий разбойник Луи-Доминик Картуш. После казни этот парижский Робин Гуд немедленно «воскрес» в популярных народных книжках с картинками и на театральной сцене. Его биография, ставшая во Франции настоящим бестселлером, многократно переиздавалась на всех почти европейских языках до конца XIX века[264].

Ил. 19. Казнь Р.-Ф. Дамьена на Гревской площади 28 марта 1757 г.

Неудивительно, что двадцатилетний «студент парижского университета Федор Каржавин», едва возвратившись на родину, принялся переводить «Жизнь Картуша» на русский язык[265]. Возможно, как говорилось выше, им двигал коммерческий расчет, который не оправдался. Но сохранившиеся (в отличие от перевода) примечания Каржавина представляют для нас безусловный интерес: в них русский обитатель Парижа сообщает массу любопытных деталей городской повседневной жизни. Не исключено, что и публичную казнь ему тоже доводилось наблюдать. (Кстати, Каржавину было двенадцать лет, когда на Гревской площади происходила чудовищная, длившаяся много часов подряд казнь несчастного Дамьена (ил. 19), всколыхнувшая буквально весь Париж[266].)

Ил.