Собственные записки. 1829–1834 - Николай Муравьев-Карсский

Немец, хозяин сего дома, тогда же дал мне записку о пропавшей во время вторжения одной молодой девке из семейства, по прозванию Турнау, увезенной в Эрзрум. Я не забыл поручения его и по занятию Эрзрума отыскивал ее, но не нашел. Голицын же отыскал тогда другую немку из той же колонии, которую после многих затруднений выручили и, наконец, отослали или отвезли в Грузию. Она тогда была предметом многих разговоров и некоторых происшествий, в коих превозносили, может быть, напрасно, великодушие и бескорыстность Голицына.

В течение 6-го числа и 7-го я получал только донесения от разных частей войск, следовавших под командой моею, о движении оных, а также о различных распоряжениях, делаемых для продовольствия оных. 7-го я подвинулся в Башкичет, где принял от полковника Цебрикова командование над собранными уже там войсками.

Перед началом описания сего знаменитого похода нашего против турок должно упомянуть о состоянии войск, участвовавших в оном.

Потери, понесенные нами в Персидскую войну от болезней, были только что пополнены рекрутами, перед самым выступлением нашим. В каждом полку было до 500 рекрут, из коих иные прибыли в полки накануне выступления оных с квартир. Казалось бы, что молодые люди сии должны на первых порах погибнуть, или, по крайней мере, отстать от своих полков, по трудам, которые они переносили наравне со старыми солдатами; но случилось иначе. Рекруты сии, выступившие в поход еще с суконными ранцами своими и в рекрутской одежде, получив ружья, во время походов и движений, скоро приняли бодрость старых солдат и нигде от них не отставали: таков был дух в войсках Кавказского корпуса. Духом сим не оживляются полки наши, в России стоящие, и дурные успехи нашей армии в Европейской Турции совершенно соответствовали сему расположению войск, тогда как у нас дух сей беспрерывно поддерживался новыми победами.

В Башкичете я нашел однажды совершенно новое обучение рекрут в Грузинском гренадерском полку. Людей не мучили бесполезной, насильственной и искусственной выправкой. Я застал однажды расставленную в поле лагерную цепь из рекрутов, по коей ходили унтер-офицеры, рассказывая часовым все тонкости их обязанностей. Сие занимало рекрут, видевших пользу сего, и они вскоре получили настоящую выправку, ловкость и бдительность старого солдата, и в самое короткое время их уже трудно было отличить. В сражениях я замечал, что рекруты сии были несколько кровожадны; старые были великодушнее после победы; но сие еще не есть порок в молодом солдате и верно предпочтительнее унынию, недоверенности и несмелости, поражающих наших рекрут в других полках, что (при большом числе их) наводит робость и на старых и, наконец, делает войско совершенно неспособным к какому-либо военному действию. Это уже доказано многими несчастными опытами, но все еще не исправило ложного понятия, вселенного в войсках о воспитании солдат и офицеров.

Войска, которые я застал в Башкичете, были бодры, веселы и готовы на самые большие труды и подвиги, как всегда были войска Кавказского корпуса, неподражаемые в военных доблестях своих и не подражающие другим в смешных, странных и вредных обыкновениях, принятых в оных. Я немедленно приступил к инспектированию понтонной полуроты, что было также на меня возложено, и дало мне случай несколько познакомиться с сего рода службой, которая была мне весьма мало известна. Понтоны сии с нами в поход не ходили, и мы в них не имели никакой надобности.

Я уже выше описывал формирование и состав мусульманских полков. Третий из них, коему назначена была желтая кокарда, состоял из людей трех татарских дистанций, Борчалинской, Казахской и Шимшадальской, и Елисаветпольского округа, самых буйных народов Грузии, издавна склонных к разбоям и хищничеству. Сотенными начальниками назначены беки тех же дистанций, большей частью имеющие чины. Командиром полка – Кизлярского войска есаул Мещеряков и помощником ему Гуссейн-ага, один из лучших людей Казахской дистанции.

В назначенный день всадники стали съезжаться. Их начали разделять по сотням; но перед выступлением большая часть их отказалась следовать, говоря, что их собрали обманом, дабы взять в солдаты: последствие бунта, случившегося между грузинами, дурно утушенного. Ни убеждения, ни угрозы Мещерякова не могли удержать волнения. Он хотел наказать самых буйных; тогда многие ускакали в дома свои, иные же, разъехавшись по полю, стали заряжать ружья. Мещеряков не оробел и объявил им, что если его даже и убьют на месте, то сим они ничего не выиграют, потому что вслед за ним придет войско их усмирять, что их усмирят неминуемо и что они с семействами своими погибнут. Твердость его одолела татар, которые тогда же собрались и сделались послушными. За ускакавшими в дома свои послали гонцов к окружным начальникам и приставам, и их вскоре опять привели. Так как уже прошло время, назначенное для выступления, то Мещеряков не успел сделать полной расправы с виновными; он посадил на коней людей и повел полк усиленными переходами, дабы настичь отряд мой и прибыл ко мне с полком уже в лагере при Гейдорах, что близ Ахалкалак.

Люди, чувствуя вину свою, были отменно тихи и молчаливы, и в первом сражении (2 июня), где полк сей был в действии, он отличился. С тех пор они приохотились к походу и служили уже примерно, имея ко мне полную доверенность. Им было роздано в течение войны довольное число Георгиевских крестов, коими они весьма много дорожили и с удовольствием даже надевали после и турецкую медаль в память сей войны, на коей изображался крест, попирающий луну[37]. Изображение сие толковали они означающим мачту на корабле.

Я успел привести их в некоторый род регулярства; они строили эскадроны, ехали справа по шести и по три. Я им делал смотры, как регулярным войскам, сводя сотни в кружок, и расспрашивал их о претензиях. Странно, что они на первых порах показали уже склонность солдата входить в самые подробные расчеты того, что им от казны следовало. Я их иногда и наказывал ими же самими, и все сие исполнялось с точности и повиновением. Наконец я стал их употреблять в караул к себе, и часовые их весьма строго исполняли свою обязанность. Так, однажды, возвращаясь в Эрзрум, я зашел купаться в теплые ванны, случившиеся на дороге. Ванны сии были окружены стеной, и мне никто не мешал; я приказал следовавшим за мною четырем или пяти татарам держать караул у входа. Они слезли с лошадей и поставили часового. Генерал Бахтин[38], который в то время мимо шел, захотел также купаться; но его не пустил часовой.

– Я генерал, – сказал Бахтин.

– Генс (т. е. «пошел»), – отвечал ему часовой, оттолкнув его, – я никого не знаю.

Они наряжались на ординарцы к главнокомандующему и были всегда исправны в своей должности, в сражениях бывали всегда отменно смелы, когда видели добычу или турок в богатых одеждах; в преследовании неприятеля были неотвязчивы от бегущих, но скоро рассыпались и оставляли свои знамена. Порядок, который от них требовали во время переходов, был для них весьма тягостен, и они оттого часто бегали в свои дома; но их по наказанию возвращали назад, и они продолжали службу тогда постояннее. Побеги у них также случались после сражений, в коих они нажились добычей и после коих, по обременению вьюков их сею добычей, так равно и верховых лошадей, они делались неспособными к службе, пока не распродадут завоеванных ими вещей. При малейшем попущении они немилосердно грабили деревни, и строгость в обхождении с ними, которой они охотно повиновались, была для них необходима.