Социальная история советской торговли. Торговая политика, розничная торговля и потребление (1917–1953 гг.) - Джули Хесслер

занятием для живущих в городах россиян бедных классов [Дружин и др. 1958: 29, 50–51, 122–123]. В этом отношении дезорганизация торговли после революции должна была гораздо меньше шокировать эти группы населения, составлявшие подавляющее большинство городских потребителей, чем стоявшие выше них на социальной лестнице.

Исследования бюджетов дают некоторые количественные данные об изменениях в потреблении за революционный период. В Москве среднестатистическое рабочее домохозяйство в 1918 году тратило на еду 71 % от всех своих расходов по сравнению с 45–60 % в довоенный период. Другие расходы приходились на одежду и обувь (8 %, снизившиеся с 14–15 %), которые теперь почти всегда покупались поношенными; жилье и топливо (6 %, хотя к 1921 году они выросли до 15 %); книги и газеты (2 %); гигиену (3 %); посылки и денежные подарки родственникам (4 %); всего 7 % шли на остальное[70]. Эти структурные изменения сопровождались поразительным ухудшением качества двух основных категорий товаров – продуктов питания и одежды: от разнообразия и изобилия большинство перешло к голодным пайкам и изношенной одежде[71]. В репортаже местного корреспондента о статистике труда в Мценском уезде (Орловская губерния) описание этого цикла потребления было проникнуто печалью: расходы абсолютного большинства жителей значительно превышали доходы (исключение составляли лишь хорошо зарабатывавшие холостяки); рабочие восполняли этот дефицит торговлей с крестьянами и сокращением расходов даже на базовые нужды. Их питание тех лет в основном состояло из ржаного хлеба и капустных щей; новая одежда была несбыточной мечтой; непродовольственные расходы ограничивались неизбежными тратами, такими как ремонт обуви или в крайнем случае покупкой пары подержанных ботинок. «Описание будней современного рабочего, – заключил корреспондент, – достаточно, чтобы на глаза навернулись слезы»[72].

Тем не менее большевики весьма гордились некоторыми изменениями в бюджете городских домашних хозяйств в 1918–1919 годах, в частности почти полным исключением водки как статьи расходов бедных классов, снижением выплат церковной десятины и небольшим ростом числа покупок газет и книг. Даже такой рассудительный социолог, как С. Г. Струмилин, видел в этих переменах свидетельство благотворного влияния революции на культуру рабочего класса, хотя в случае с водкой снижение потребления было связано с сухим законом, введенным еще царем в годы войны [Струмилин 1923: 26–27][73]. Это были не единственные структурные изменения, которые большевики могли считать позитивными. Например, сокращение расходов столичных рабочих на общественный транспорт на словах объяснялось более низкой стоимостью билета на трамвай, хотя на самом деле рабочие тратили меньше главным образом потому, что трамвай ходил в два раза реже, чем до войны [Там же: 25–26]. Арендную плату, на которую приходилось от 12 до 16 % бюджетов домохозяйств до войны, можно считать более обоснованным предметом большевистской пропаганды. При муниципализации городских зданий советские чиновники действительно добились улучшения положения малообеспеченных семей, резко снизив реальную стоимость аренды. Была ли возросшая доля расходов на продовольствие лишь отражением исчезновения арендной платы и водки, второй и четвертой из основных статей расходов городских домохозяйств в довоенный период? К сожалению, ответ на тот вопрос приходится дать отрицательный, поскольку в годы Гражданской войны осветительные и особенно отопительные материалы – в основном дерево и керосин – функционально заменили статью «жилье» в бюджетах населения [Там же: 24–25][74].

Важно отметить, что от экономического кризиса кто-то проигрывал, а кто-то, напротив, выигрывал. До голода 1921 года мешочничество было золотой жилой для более плодородных регионов страны. Мешочники не только взвинчивали рыночные цены на зерно и другие продукты питания, но и обеспечивали крестьян желанными промтоварами. Не имея возможности применять принудительные меры, мешочники могли получить зерно от крестьян, только предлагая взамен что-нибудь заманчивое. До середины 1918 года ткани часто заменяли деньги[75]. По мере того как условия торговли все больше смещались в пользу продовольственных, а не промышленных товаров, бартерные эквиваленты становились все более ценными и сложными. Согласно исследованию 1919 года, соль и хлопковая ткань, которые костромские мешочники предлагали в обмен на зерно, вскоре уступили место мылу, керосину, табаку и поношенной одежде. К середине 1918 года зерно предпочитали обменивать на чай, кофе, сахар и леденцы, а также на дорогие ткани, пиджаки, брюки, шали, карманные часы. Через полгода мешочники перешли к продаже кроватей, швейных машин, граммофонов, снаряжения для верховой езды и самоваров [Фейгельсон 1940: 77]. Крах сельскохозяйственного и промышленного производства, таким образом, неравномерно отразился на населении, вызвав резкое снижение материального благосостояния городских потребителей всех классов по сравнению с крестьянами, равно как и жителей менее плодородных севера и северо-запада по отношению к жителям более плодородного юга и востока страны.

Заключение

Большевики развязали свой поход против рынка на фоне Гражданской войны, которую они фактически начали с октябрьского переворота 1917 года. Примечательно, что в этой ситуации большевистские лидеры не сосредоточивали свое внимание только на победе в войне, но пытались параллельно провести и социальную революцию. Новая торговая политика стала одним из элементов их революционной стратегии социальных преобразований. Почти полная ликвидация частных магазинов после ноября 1918 года отражала стремление большевиков к радикальным действиям: экономика лежала в руинах – можно ли было найти лучший момент для смертельного удара по буржуазии? Учитывая слабость социалистического сектора в конце 1918 года, решение перейти от использования частной торговли к ее искоренению противоречило обязательствам большевиков по обеспечению граждан страны необходимым продовольствием. Унаследовав от царского режима и значительно расширив систему нормированного распределения товаров первой необходимости, большевики стали блюстителями зарождающегося государства всеобщего благоденствия. Насильственное закрытие частных магазинов в то время, когда социалистическая экономика была не способна их чем-то заменить, показало, что социальная программа классовой борьбы имела для большевиков большее значение, чем другие экономические и социальные аспекты.

Война против рынка велась рьяно, но она оказалась неосуществимой как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе. Закрытие частных магазинов было в основном достигнуто, однако частная торговля вылилась в мелкие, примитивные формы, в которых расцвела. На протяжении первых лет власти большевиков распространялись базарная торговля и уличное лоточничество, поездки в поисках продовольствия и бартера, низкосортные кустарные производства, а также торговля услугами вразнос – так граждане искали стабильный доход на фоне роста цен на товары первой необходимости. В 1920 году, в победной эйфории, советские чиновники пытались искоренить во многих северных и центральных районах последние пережитки рыночной экономики. Однако их эксперимент провалился, как и начальные этапы борьбы с рынком в недавно отвоеванных периферийных частях империи. В годы Гражданской войны советские люди оказались способны выживать при минимальном уровне потребления, но потребление не было настолько гибким, чтобы меры наказания (сами по себе применяемые бессистемно) могли помешать им заботиться