Дом Близнецов - Анатолий Королев

Метрдотель расставил порции света. Перед Валентином сияла ломким светом композиция из трех кристаллических фигур, сложенных в пирамиду и увенчанных сверкающим набалдашником. Оказалось, вдобавок, что каждое блюдо подсвечивается лучом с потолка галереи. Так обычно устроен потолок над танцполом в ночных диско-барах, где важно, чтобы стробоскопический свет для всех не гасил твой частный угол…

Этот луч придал кристаллам особое магическое сияние.

Сразу стало ломить виски.

А от запаха чернильных незабудок в глубоких белых кубиках на столе чуть закружило голову. Валентин знал, что у него аллергия на цветочные запахи: на руках и теле сразу появляются пятна. Но призрак аллергии медлил показать свой норов… руки были чисты, и во рту не проступала оскомина, как от горсти свежей черемухи.

— Итак. Обратимся к нашему первому блюду, — начал князь. — Это блеск. Аристократ питается переливом сияний в бокале. Египетский жрец — светом солнца с макушки обелиска. Звездочет — уколами звезд. В детстве это получалось почти у всех. Все дети обжираются цветом. Цветом светофора. Три кружка мороженого: вишнево-красное, лимонно-желтое и зеленый шарик шербета. Цветом арбуза на картинке в азбуке. На букву «А». Арбуз. Алый разрез с черными семечками внутри. Арбуз в азбуке гораздо вкуснее, чем в жизни. Черный цвет классной доски, нарисованной в азбуке, мог испачкать язык черносливом. Подчеркиваю, мы питались цветом в физическом смысле. Пили свет, как его пьют полевые цветы. Как листва. Как трава. Свет и немного воды. Что может быть легче для желудка, чем эта упоительная легкость? Ее не надо переваривать, она сразу входит в мозг, как яд змеи, легко смешивается с медом, как молоко. Но, увы, глаза ребенка недолговечны. Мыльные пузыри лопаются. Мы взрослеем. Теперь, чтобы вернуть остроту восприятия, нужен соблазн. Не так ли, мой костюмер? Валерий, скажи.

Кутюрье князя Валерий Адонис отвесил общий поклон.

— Согласен на все сто с тем, что сказал мой командир. — Костюмер встал из-за стола и начал обходить гостей. — Роль манка играет одежда. Вот наша Герда. Ее соблазнительный стальной шарик на кончике языка подобен кончику хоботка у бабочки, которой можно посасывать свет…

Польщенная вниманием красотка вновь высунула язык, чтобы показать пирсинг, выбрала холеными пальцами сияющий обломок призмы, поднесла осколок ко рту и провела стальной каплей по зеркальной грани.

Скрип был так сух, что Валентин поежился.

— Я усилил аппетит ее тела скользким шелком ее зеленого платья на узких бретельках. Украсил маковую головку обручем. А к волосам ее очаровательной двойняшки Магды прибавил защипку фирмы Зауфеншталь… Следуя желаниям дорого князя держаться в рамках 1927 года позапрошлого века в стиле Чикаго…

Князь кивнул: одобрямс.

— Покажите…

— Пожалуйста. — Магдалина вынула из волос защипку, распустив по спине ручей русалочьих волос, и показала застолью свое украшение. Попугай из прозрачного плексигласа струился игрой голубых и алых искр.

— Правильная бижутерия — это новые губки, тайные пожиратели блеска. Бусы из крупного жемчуга, перстни из серебра, райские перышки, обрызганные стразами, наборные диадемы от Версаче накормят аристократку на балу или в театре лучше любого повара. Сверкая, она будет кормить взоры мужчин и в свою очередь питаться светом люстры или блеском глаз кавалера, шитьем на погонах маршала Гинденбурга, а брильянты…

Костюмер сделал шаг к пифии в полумаске.

— Разрешите, мадам. — Узкую руку немолодой дамы украшало кольцо с крупным розовым бриллиантом. — Этот солитер в пять каратов может выпить в концертном зале целую люстру перед началом симфонии, а когда свет пригасят, будет всасывать блеск рояля. Алмаз выпьет, как сливки, все медовые блики на медных духовых или захлебнется в ледяном ручье струнных…

— Браво, — зааплодировал князь, — да вы не костюмер, вы поэт!

Костюмер, довольный похвалой его сиятельства, направился к Валентину, но тут снова ожила рация, и связной подал знак внимания. Прошло долгих пять или семь минут записи, после которых тот кивнул.

— Я готов…

— Читайте.

То, что он прочел, окатило Валентина ужасом.

— Валюн. Точка. Я почти умерла. Точка. Меня спасает только вид из окна на стену соседнего корпуса. ЗПТ. Там видна тень какого-то дерева… Многоточие. Черное на белом никак. ЗПТ. Не могу вспомнить его название… Отточие. Помоги…

Валюн, так звала Валентина только мать.

Боже… Но мать потеряла память уже целых три года… Превратилась в овощ, и вся его шпионская работа — оплата непомерных расходов на частную клинику.

— Валюн… — удивленно повторил князь. — Кто среди нас Валюн?

В ответ недоумение.

— Господа, кому адресовано это послание?

Стол молчал, но под взглядом хозяина, который снова обратился лицом к новичку, все взоры дружно устремились к Клавиго.

— Господин Клавиго, вы что-то скрываете?

— Нет, мне нечего скрывать, — взял себя в руки Валентин.

— А чья подпись под радиограммой, Курц?

— Твой овощ… Отрапортовал связной.

— Странное имя…

— Итак, господа среди нас нет никого, кто бы мог прочесть смысл этой загадки. Но, как вы знаете, наш поиск симметрии практически не знает сбоев… ответ будет найден.

— Это мне… — вдруг объявила Магда и смерила сыщика насмешливым взглядом…

— Валюн… Это ты? — недоверчиво протянул князь.

— Да папа, когда мы занимаемся с Гердой любовью, она называет меня Валюн, а я ее Ален.

Возникла неловкая пауза.

— Приехали, — с раздражением молвил хозяин. — Ваши секреты, глупые шлюшки, никому не интересны.

И к кутюрье:

— Вы закончили?

— Да. Скажу только, почему я выбрал профессору Клавиго бледно-розовый колер запонок из рубина. Они помогают правильно пить белые сухие французские вина. В тот миг, когда рука подносит бокал к губам, блеск запонок, попадая в зрачок гурмана, слегка подслащивает сухое вино, придавая глотку оттенок полусладкого …

Но Валентин почти не слышал сей спич, он думал о матери.

Фокус с рацией и телеграммой демонстрировал чье-то реальное шпионское знание, ведь его несчастная мать находилась в угловой неудобной палате, о чем он уже дважды говорил врачу, — из окна была видна только мертвенно-белая стена напротив, на которую, словно в насмешку, падала широкая тень от клена, растущего чуть поодаль.

Врач отвечал, что больные болезнью Альцгеймера не смогут справиться даже с малейшей переменой мебели в комнате, все должно оставаться на своих местах, как опора для разума, скрепа для восприятия, что стоит хотя бы переставить холодильник в другой угол — все пропало! Больной никогда не найдет себя самого в привычном месте и окончательно переправится умом на тот свет.