Слово шамана - Александр Прозоров

Сидящие за столом бояре грохнули оглушительным хохотом. Дьяк Адашев, тоже смеясь, поднял руки:

– Все, молчу. Сыновья – это дело такое, что никаким ясырем не заменишь. Это дело никакому приказчику доверить нельзя. Только самому.

– Вот так, – поднялась из-за стола Юля. – Тогда я пойду, на счет горячего распоряжусь. И чтобы рыбу копченую и соленую принесли, а то блюда уже опустели…

* * *

Разумеется, дьяк Даниил Федорович Адашев, как и все государственные люди, бессовестно лгал. Ни на какой Терек он не пошел. Спустившись вдоль Оскола до Купеческого брода, он пересек реку и скорым маршем двинулся к Дону, затем вниз по течению до Калачевского волока, возле которого, ввиду окруженного тыном острога атамана Михаила Черкашенина и остановился на целую неделю, давая роздых людям и лошадям.

Атаман прислал пожилого чубатого казака, зазывая боярских детей в гости, но Адашев вежливо отказался, велев ответить, что ожидает корабли с воинским припасом для важного секретного дела, о котором боится разболтать. Спустя три дня тот же ответ получили и посланцы казацкого атамана Сары Азмана,[1]поставившего четыре городка несколько ниже по течению.

В первых числах июня на левом берегу Дона появились большие конные упряжки в несколько десятков низкорослых ширококостных меринов, волокущих по толстым, потемневшим от времени полозьям почти беленькие, свежеструганные новенькие ладьи.

Присматривали за перетаскиванием кораблей казацкие старшины – по какому-то странному совпадению, за строительством судов по государеву заказу и для торговых целей присматривали почему-то именно донские казаки. Они же и работу у артелей принимали.

Пятого июня тысяча пятьсот шестьдесят седьмого года все четырнадцать груженых вином, порохом, ядрами, сукном и пищалями ладей закачались на волнах полноводного Дона. В тот же день дьяк Адашев поднял своих воинов на коней и двинулся по берегу вслед за речным караваном. И в тот же день по его следам тронулись туда же три сотни под рукой атамана Чекашенина и две – Сары Азмана. Правда, сам атаман Азман сказался больным, но людей своих от похода удерживать не стал.

Даниил Федорович еще не успел произнести ни единого слова, ни дать ни намека, ни полунамека, а впереди него на два дня пути уже мчался будоражащий кровь любого казака волнительный клич:

– На татар! Поход на басурман сбирается! Кто хочет за христианскую веру быть посажен на кол, кто хочет принять всякие муки за святой крест – приставай к нам!

К тому, когда Даниил Федорович добрался до Белой Церкви, что уже десятый год считалась столицей донского казачества, вокруг него – позади, впереди, на левом берегу Дона – уже успело собраться никак не менее сорока сотен казаков, а по реке следом за его челнами плыло еще полсотни стругов.

Донская столица мало чем отличалась от обычного татарского стойбища: сотни войлочных шатров, орущие верблюды, блеющие овцы, всепроникающий запах кислятины и конского пота. Правда, здесь стояло несколько рубленных часовен, церквей и один настоящий большой каменный храм, сложенный из оштукатуренного известняка: та самая Белая церковь, выходящая главными вратами на центральную площадь, и с огороженным частоколом обширным подворьем, на котором виднелись крыши еще нескольких домов.

Остановившись перед храмом, Даниил Федорович скинул шлем и подшлемник, широко перекрестился на висящую над входом икону, низко поклонился, вошел внутрь. На площади, в ожидании, пока московский гость выйдет наружу, начал скапливаться народ – в свободных рубахах, широких шароварах и замысловато намотанными на пояс длинными матерчатыми поясами, поперек которых, на животе, была засунута сабля, а иногда – и пара длинных кинжалов.

Наконец боярин вышел, причем в сопровождении священника. Остановившись на ступенях, Адашев снова широко перекрестился, поклонился на три стороны и громогласно объявил:

– Люди православные! По указанию государя Ивана Васильевича и с благословения митрополита Московского отправляюсь я ныне воевать земли басурманские, татарские! Посему и клич бросаю: а пойдете ли вы со мной в поход священный?

– Любо!!! – с облегчением заорало в толпе сразу несколько голосов. – Любо! Пойдем с тобой боярин!

– Пойдем! – поддержали и другие казаки. – Смерть неверным!

Тут же мимо московского гостя выступил вперед отец Григорий, поднял тяжелый золотой крест:

– То есть повинность наша, братия, и кождого христианина за веру умрети, – казаки начали опускаться на колени, креститься покорно склонив голову. – За що от Господа в Троицы Светой Единого гойную и стократную заплату в небе одержати рачиш.

– Господи, спаси, помилуй и сохрани… – тихо завторили ему сотни голосов.

Адашев тоже перекрестился, одними губами читая молитву, и сделал условный знак холопам, чтобы выкатывали сгруженное с ладей пшеничное вино.

Дело шло к быстрому завершению. Только что он выиграл самое главное – право командовать войском. Кичащиеся своей вольностью казаки никогда не принимали присланных царем воевод, а посему ему пришлось пойти на маленькую хитрость – не просить признать себя воеводой, а позвать казаков присоединиться к нему. Дальше он разберется уже с сотниками, или атаманами кругов, или головами – и как там они еще своих главарей называют? Однако нужно было дать понять этим разбойникам, что и их мнение учитывается в предстоящем походе, что и от них зависит общий успех.

Выждав, пока затихнут молитвы, дьяк снова поднял руку:

– Вопрос у меня есть к вам, православные! Кому флот походный доверить? Кто ладьи через море поведет? Кто повезет нас всех басурман проклятых бить?

Казаки замерли в мучительных раздумьях, и стало слышно, как поскрипывают камушки под приближающейся объемной бочкой.

– Ваську Безусова нужно, – предложили слева. – Он о прошлом годе два корабля турецких потопил!

– Молод еще! – отозвались справа. – Матвея Водяного надо! Он давно плавает.

– Стеньку Рыжего! – начав входить в азарт, выкрикивали все новые и новые имена казаки. – Серьгу Грязного! Он самый лихой!

Поначалу Адашев решил, что общего мнения станишники не достигнут никогда, но постепенно в многоголосом оре начал побеждать атаман Безусый. На крыльцо рядом с дьяком поднялся молодой, круглолицый и кареглазый казак. Правда, с усами, и довольно длинными. Низко поклонился:

– Благодарствую за доверие братцы.

Разномастные крики стихли, слившись в единое дружное:

– Любо!!!

– А теперь ради благосклонности своей государь угостить вас всех желает! – боярин указал в сторону выставленных холопами бочонков. – А кто еще захочет, может на причал, к ладьям московским идти.

На этот раз Адашев перекрестился вполне искренне – похоже, дело окончательно срослось. Сколько раз уже он по указу царскому в походы с казаками донскими и днепровскими ходит, а все до последнего часа не верит, что под свою волю их подмять получится.