Все мужчины ее жизни - Ника Сафронова

На больших белых листах неровными буквами было выведено: «МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, КОЩЕЙ!» Девицы кричат, рыдают. Тушь течет по их молодым румяным щекам. А по сцене, залитой светом прожекторов, мечется Шурик.

В макияже калужской мадонны он похож на вампира. Волосы вздыблены. Но акцент выступления все же определяют облегающие штаны музыканта. Этот акцент многих поклонниц просто сводит с ума. Их даже меньше заводит обнаженный Кощеев торс.

Рок-идол перемещается по сцене легким приставным шагом. И вместе с ним, сосредоточившись на акценте, движется солнечный зайчик (сверху за этим внимательно следит осветитель). Звучит фонограмма – и Кощею только остается в такт открывать рот:

– А я – твой Дима Билан… де-ет-ка,

Я – твой номер один…

Помогаем, помогаем!

Я не вижу ваших ру-ук!…

Толпа просто взрывается воем.

И вдруг, в самый разгар страстей, откуда-то из тьмы выбегает Саня. Тоже раздетый, но уже до трусов. Кощей нагнетает – орет что есть мочи: «Давай, Курчавенький!!!» Из той же тьмы, немного гримасничая, выходит саксофонист. Пока он примеряется к инструменту, Саня ждет, застыв на краю подмостков.

С первым же звуком он отталкивается, взмывает ввысь. Делает в воздухе тройное сальто и собирается уже погрузиться в лес протянутых к нему рук, как…

Раздается звонок моего мобильного телефона!

Я проснулась мгновенно. Вытолкнув лицо из подушки криком отчаяния. Перед глазами все еще стояло устрашающее зрелище пикирующего Сани. Тряхнув головой, чтобы сбросить с себя остатки видения, я неуверенно села на кровати. Комната сразу пугающе раздвоилась, но через пару секунд снова съехалась воедино. В телевизоре как издевка звучала именно эта самая песня про Диму Билана. И, как ни странно, в его же собственном исполнении.

А может, она потому мне и приснилась?

Или вот что! Мне вообще все это приснилось, чтобы я перестала валять дурака! Чтобы не проворонила случай, к которому меня подводила цепь трагических событий. Один прорыв живописного полотна чего стоит!

Где-то даже негодуя на себя за нерешительность, я наконец сообразила, что звонок действительно раздается. Судя по тому, что наигрывали вальс Шопена, звонили из дому. И скорее всего, это была мама. Дашка бы набрала меня с мобильника.

Я осторожно спустила ноги на пол. Вроде бы ничего. Прочно. Мелкими перебежками – от предмета к предмету – двинулась по комнате. Прежде чем нажать на прием, хорошенько прокашлялась, чтобы особенно не хрипеть спросонок. Потом бодро сказала:

– Привет, мамуль! Как вы там поживаете?

– Хай, дочь! Все путем, не волнуйся… – И началось перечисление (обычно мама вываливала все новости разом, как помойное ведро): – Правда, меня тут намедни в школу вызывали. Училка Дашкой страшно недовольна. Говорит, стараться совсем перестала, одни трояки таскает. Я вернулась, отругала ее, а она в знак протеста челку себе под корень состригла. Сейчас будешь с ней говорить, сделай свое веское материнское внушение!.. Да! И еще, твой Вася Дождь разлюбезный отчебучил на днях! Взял отнес не тот ролик на радио. С нас теперь неустойку требуют за целый эфирный день… А тут, как назло, из офиса гонят! Мне теперь забот полон рот с этим переездом, даже место еще не нашли… В общем, кручусь, дочь, как могу. Ты-то как?

А как я? После таких известий? Сгорел мой дом с конюшней вместе… а так в принципе все хорошо, все здорово. Как, собственно, и у прекрасной маркизы.

– Сколько нужно денег для погашения неустойки? – вместо ответа спросила я.

– Много, дочь, много! Да тебе ни к чему…

– Как это ни к чему? А чем вы платить собираетесь?

– Найдем чем, – заверила мама. – Вчера два новых заказа взяли, с них деньги будут. Да и эти, с ипотечным кредитом, наконец разродились. Очень им твоя разработка понравилась. Помнишь, которую ты для нас написала?

– А-а, это где денег нет и не скоро будут? С чего бы это вам вдруг думать о покупке квартиры?

– Ага! Им особенно понравилось окончание про чай. Они его даже слоганом хотят сделать… – И мама процитировала: – «Чай на новой кухне – уже завтра!»

– Ну, здорово! Рада, что помогла. Денег точно не надо?

– Надо будет – скажу.

– О’кей! Где там мой пухлик?

– Даю-даю, она уже тут топчется с протянутой рукой…

– Мамочка, привет! – почти без перехода услышала я родной голосок. Такой радостный! Такой звонкий!

– Привет, мое солнышко! Как у тебя дела?

– Мамочка, я стараюсь, – сразу принялась оправдываться дочка. – Но у нас очень интенсивная программа. Мне тяжело.

– Значит, надо стараться лучше, Даша. – Я попыталась вложить в голос как можно больше строгости, но не выдержала, тут же скатилась на ласковый тон: – И зачем ты себе челку отрезала, пупсик? Тебе же это, наверное, ужасно не идет.

– Идет, мамочка! У Надьки Воронцовой точно такая же челка. А она у нас самая красивая в классе!

Бог ты мой! Мое дитя стремится быть похожей на какую-то там Надьку! Не иначе, влюбилась. Наконец-то! А то четырнадцать лет, а на уме одни «Звездные войны». Я вон в ее годы уже целовалась вовсю!

– И кто он? – заинтригованно понизив голос, спросила я.

– Ты о ком? – Дочка попыталась сделать вид, что не понимает, к чему я клоню.

– Ну, пупсик! Не жмись! Матери-то можешь сказать. Он из твоего класса?

Дашка ответила, немного подумав:

– Да, из моего. Он у нас новенький. С этого года только пришел.

– Да? Ну, здорово! Вот приедешь на осенние каникулы, чтобы фотографию привезла! Хочу посмотреть на этого сорванца, из-за которого моя дочь свои волосы портит.

Дочка вздохнула:

– Эх, я бы уже и сейчас приехала.

– Ну, Виннипушкин, имей совесть! Кто за тебя учиться будет? Александр Сергеевич? Ты вон и так в Москве все лето просидела… И, между прочим, ни одной книжки за это время не прочла. А я тебя, если помнишь, в МГУ на журфак собираюсь устраивать. Помнишь?

– Помню, – еще горше вздохнула дочь.

– Так, значит, учиться надо? Или нет?

– Надо, мамочка.

– Правильно. Умница, пухлик! Поэтому берись-ка ты за ум. А если тяжело, пусть бабушка тебе репетиторов нанимает. Денег я пришлю сколько надо. Так ей и передай. Поняла меня?

– Угу.

– Ну все, люблю тебя, мой пухлик!

– И я тебя люблю, мамочка. Пока!

После разговоров с дочкой мне всегда становилось немного грустно. А в этот раз почему-то особенно. Я вдруг подумала, что мой птенчик вот-вот оперится. Я пропущу этот момент – и однажды ко мне приедет совсем уже взрослая, самостоятельная барышня, в которой ничего не останется от моего нынешнего неуклюжего медвежонка. А медвежонок, увы, больше никогда, никогда ко мне не вернется.