Сезон крови - Грег Гифьюн

– А потом на своих велосипедах подкатили близнецы Берринджер и со скрежетом остановились прямо перед въездом. Как будто с неба свалились, напугали меня до полусмерти. И по выражению на твоем лице я догадался, что от них можно ждать неприятностей. Господи, как я ненавидел двух этих засранцев, они держали в страхе весь район, вечно нападали на детей младше себя. Им было тринадцать, нам – семь. Джеки и Джонни Берринджеры. Настоящие ублюдки. Помню, ты сказал мне пойти в дом, но до меня не дошло, и я просто стоял на месте. А потом они начали надо мной издеваться, по-всякому меня обзывать из-за костюма. Я ужасно испугался и все надеялся, что моя мать услышит их и выйдет на улицу, но она не услышала. Ты снова велел мне идти в дом, но тут близнецы слезли с велосипедов и начали тебя толкать и говорить, чтобы ты не лез не в свое дело и что я был маленьким ребеночком, раз носил такой костюм. Помнишь, Алан?

Я кивнул, как будто он мог меня видеть.

– Джеки схватила меня и бросила на землю, – сказал дрожащим голосом Бернард. – Я начал плакать. Блин, я ведь тогда был ребенком, а они были намного старше нас, но… тут ни с того ни с сего ты слетел с катушек и стал на них нападать. – Голос Бернарда изменился, теперь казалось, что он едва сдерживает смех. – Ты был не то чтобы больше меня, и… о господи, они в тот день здорово тебя отдубасили, прямо перед моим домом. Но ты все время подымался снова. Они били, ты падал; губа разбита, кровь из носа – но ты подымался снова и снова нападал. Я пытался помочь, но они меня повалили обратно, порвали костюм… Я ревел и звал маму, и ты снова лежал на дорожке, весь в крови, и снова готовился встать… Но тут Берринджеры смотались. Наверное, побоялись, что моя мать услышит вопли. Они еще не знали, что она пила и спала большую часть дня. Я никогда этого не забыл, Алан. Ты еще толком меня не знал, но стал защищать, потому что знал: эти два засранца обязательно кого-нибудь побьют. И ты не хотел, чтобы этим кем-то оказался я. Никто никогда вот так за меня не вступался. Никто.

К семи годам я уже кое-что знал о жестокости и грубости мира, но не слишком много, и никогда прежде мне не приходилось сталкиваться ни с чем вроде того, что случилось в тот вечер. Бернард был таким невинным, таким крошечным и доверчивым. Маленький мальчик в костюме тигра, который для него сделала его мама, играл в собственном дворе, никого не трогал, он совсем недавно поселился в городе и не подозревал, чего следует ожидать от местных хулиганов. И тут этот «теплый» прием. Даже много лет спустя я не мог понять, какое удовольствие близнецы Берринджеры получали от нападения на мальчишку, который ничем им не докучал, которого они даже не знали. В то же время мысль, что они так быстро определили Бернарда в разряд как бы менее достойных человеческих существ, менее важных и оттого не имеющих ценности, была одновременно отвратительной и любопытной.

Голос Бернарда прервал мои размышления.

– На следующий день ты познакомил меня с Томми, Риком и Дональдом, – сказал он, – и мы весь день играли в шалаше на дереве во дворе у Томми. Если бы не ты, Алан, не уверен, были ли бы у меня вообще друзья. Наверное, нет.

Я хотел было расчувствоваться, но сумел сдержать эмоции. Порвав остальных на куски, он по какой-то причине решил помиловать меня; и нежные воспоминания уступили место беспокойству и замешательству.

– Мне, наверное, стоило просто упомянуть тот день, – продолжал Бернард, – и позволить тебе самому рассказать историю. У тебя всегда хорошо выходило рассказывать. Сколько помню, ты всегда хотел стать писателем.

Стоило ему упомянуть мои писательские потуги, и я понял, что ошибся. Он не планировал обойти меня стороной.

– Вечно строчил что-то в блокнотиках, которые всегда таскал с собой. И иногда у тебя выходили отличные рассказы. У тебя был талант от природы, без вопросов. Моим любимым был тот, что ты написал… классе в четвертом-пятом, кажется, про реактивный самолет и НЛО. Помнишь? НЛО остановило время, и как-то там его изменило, и забрало всех на борт, а потом вернуло, но никто ничего не помнил. А потом они сообразили, что никто не помнит, что происходило на протяжении двадцати минут, и ровно столько времени не было радиосвязи. Блин, это был классный рассказ. Прямо как «Сумеречная зона» или серия «За гранью возможного» по телику. Такой талант в таком юном возрасте. Как жаль, что ты выбросил его точно так же, как Рик и Дональд.

– Нахуй, – неожиданно сказал Дональд. – Выключи эту фигню.

– Оставь, – сказал я.

Никто не пошевелился.

– Что произошло, Алан? – спросил Бернард почти нежно. – Ты должен был стать новым Стейнбеком. Помнишь, что говорили все учителя? Если бы только этот Ченс нормально ходил в школу, не впутывался в неприятности и развивал свои способности… Да, если бы только. Но ты все знал лучше всех, ты правда знал. – Короткий издевательский смех. – Ты был таким классным, я тебя боготворил. Как будто точно понимал, кто ты и чего хочешь, и чего ждать от жизни, и не нужна была тебе эта ерунда в школе, и все это глупое общество. Ты всегда шел своей дорогой, и я уважал тебя за это. Никогда бы не предположил, что ты откажешься от всего ради женитьбы. Господи, ты же собирался уехать в Нью-Йорк, хотел писать и жить в Гринвич-Виллидж, и тусоваться с художниками, ходить на свидания с хипповками и создать великий роман, стать самым крутым автором со времен Керуака, Джеймса Дина или… Скажи мне, Тони этого стоит? Взаправду? Тони хорошая девушка, она всегда мне нравилась, но, как я уже говорил, когда ты лежишь ночью в постели, наедине с богом, и спрашиваешь об этом самого себя – а я точно знаю, что спрашиваешь, – какой ответ возникает у тебя в голове? Тони – провинциалка. Всегда была и всегда ею останется. Ей бы не подошла такая жизнь. Все, что ей нужно, – это хорошенький домик за белым заборчиком, положенные два с половиной ребенка, собака и «вольво» на въезде. Ничего плохого в этом нет, но такая жизнь не для тебя, правда, Алан? Ты отказался от своего будущего из-за того, что она никогда не смогла бы стать частью мира, о котором ты мечтал всю свою гребаную жизнь. – Голос Бернарда снова поднялся, и он умолк, несколько раз вздохнул и только потом продолжил: – Вы могли быть вместе, только если бы ты отказался от своей мечты и остался здесь. Нашел бы работу, обустроил жизнь. Жизнь? В Поттерс-Коув? Удачи, блин. Как там твоя работа охранником? Уже начал получать больше прожиточного минимума? Ты никогда не понимал, что толку в этом доме, в детях, в заборчике и «вольво». Даже в собаке. Так ради чего все это? Скажи мне, столько лет спустя ты стал ненавидеть Тони? Каждый раз, когда ты смотришь на себя в зеркало и замечаешь еще один прожитый год, еще несколько набранных фунтов, еще немного несчастья. Каждый раз, когда надеваешь униформу и выходишь на смену, когда мечтаешь о возможностях, о том, как все сложилось бы, если бы ты занимался тем, что делало тебя счастливым, что делало тебя самим собой, – ненавидишь ли ты ее? И ненавидит ли она тебя, Алан? Она тогда не понимала, что ты умеешь только писать, правда же? Готов поспорить, что теперь-то понимает. Готов поспорить, теперь она понимает, что ей следовало связать свою жизнь с кем-нибудь другим. Но так уж сложилось, что теперь проще стерпеться, чем разрушить все до основания и начать заново, так? Ты хотя бы перечитываешь свои старые рассказы? Блин, ты их хоть сохранил? Ты думаешь хоть иногда о том, как все могло обернуться?