Обреченный убивать - Виталий Гладкий

– Где труп? – наконец теряет терпение Палыч. – Веди к нему…

Убитый лежит на полу одной из камер. Он прикрыт какими-то тряпками, кажется, старыми простынями. Палыч, кряхтя, присаживается на корточки и открывает лицо покойника. Смуглая кожа, черные, чуть тронутые сединой кудри, крупный нос… Фишман!

– Как это случилось? – глухим голосом спрашивает Палыч.

– Когда спецназ вышибал дверь взрывом. Ему размозжило голову, – отвечает начальник СИЗО.

– А как он оказался под дверью? Ведь он не был… э-э… с теми, кто брал заложников.

Начальник СИЗО, как перед этим его подчиненный, в недоумении разводит руками…

– Ты предполагал нечто подобное? – усталым, бесцветным голосом обратился ко мне Палыч, когда мы усаживались в машину.

Я совершенно разбит, подавлен: похоже, все наши усилия и старания теперь не стоят выеденного яйца. – Угу… – Это единственное, на что у меня хватило духу. Мы молчали всю обратную дорогу. И только у входа в управление меня прорывает:

– Товарищ подполковник! Чем я провинился, что вы именно мне это дело сосватали? Ведь вы знали, знали, чем оно пахнет!

– Знал… – угрюмо соглашается Палыч. – Потому тебя и выбрал. – Спасибо за доверие.

Что-то мутное, нехорошее поднимается из глубины души, и меня охватывает необъяснимая злость.

– Между прочим, моя жизнь мне пока еще не наскучила.

Палыч вдруг ссутулился, стал как бы ниже ростом. Не глядя на меня, он тихо роняет:

– Жаль… Мне бы твои годы…

И, чуть прихрамывая, он поднимается по лестнице.

Я остаюсь. Мне нужно немного прогуляться, чтобы привести в порядок мысли и чувства. Неужто я трус? Теперь уже просто не знаю…

Но что прикажете делать, если передо мной резиновая стена? Я ее бодаю изо всех сил, упираюсь, как вол, она вначале поддается, а затем пружинит и, больно пнув, отбрасывает на прежние позиции. И так до бесконечности…

Фишман был уже мертв, когда спецназовцы вышибали взрывом дверь СИЗО. Такое заключение дал судмедэксперт. Допросы взбунтовавшихся подследственных ничего не прояснили. Тупик.

Что-то во мне надломилось. Это заметил даже счастливый Баранкин, совершенно ошалевший от своей любовной эпопеи.

– Серега, ты болен? – однажды спросил он участливо. – Я не болен… Я уже мертв.

Мне не хотелось даже языком шевелить – я как раз сидел за своим столом и бесцельно листал дело Лукашова.

– Морально мертв… – Ну ты даешь…

Озадаченный Баранкин подошел ко мне и принялся рассматривать фотографии, разбросанные по столу, украдкой поглядывая в мою сторону, – хотел продолжить разговор, но не решался.

– Серега, а Лозовой тебе зачем? – наконец спросил он после довольно длительной паузы, ткнув пальцем в один из снимков.

Я невольно опешил – это были фотографии, полученные мною из седьмого отдела. А на снимке, который заинтересовал Славку, был изображен таинственный незнакомец из ресторана при мотеле.

– Кто такой Лозовой?

– Мы вместе учились в школе милиции. Только Лозовой на курс выше.

– Где он сейчас?

– Ты что, не помнишь? Служит у нас, в управлении, в дежурной части. Старший лейтенант.

В дежурной части! В моей голове будто кто щелкнул выключателем, и мрак хандры тут же рассеялся. – Погоди…

Я быстро набрал номер дежурного по управлению.

– Алло! Говорит Ведерников. Кто дежурил… – Я назвал дату. – Жду… Понял, спасибо.

Именно Лозовой дежурил в ту ночь, когда бандиты ворвались в квартиру Лукашова к Тине Павловне! И спецгруппа захвата опоздала… Потому что кто-то предупредил.

Вывод напрашивается однозначный, но я все равно не могу поверить.

– Как тебе Лозовой? – спрашиваю Славку, напряженно смотрящего на меня.

– Мы с ним мало общались. Жлоб…

– Почему жлоб?

– Любитель выпить на дармовщину. А у самого снегу прошлогоднего не выпросишь. За копейку удавится. Так зачем тебе Лозовой?

– Интересуюсь… – неопределенно ответил я и стал складывать бумаги в сейф. – Извини, тороплюсь… Будет спрашивать Палыч, скажешь, что появлюсь часа через два.

Я спешил в парк у ресторана "Дубок", где меня уже должны были ждать.

– …Во, здесь он стоял. – Долговязый юнец топнул ногой об асфальт аллеи.

– Я даже не успел заметить, куда он бил… – явно смущаясь, добавил второй, ростом пониже.

Он был бледен и немного прихрамывал. Собственно говоря, благодаря ему я и вышел на эту историю, случившуюся в вечер убийства Лукашова.

Парень после драки попал в больницу с тяжелыми травмами ноги и ребер, а его мать, не долго думая, заявила в райотдел милиции о "хулиганах, избивающих наших деток". В РОВД происшествие расследовать не спешили, хотели, видимо, спустить его на тормозах – такие драки случались через день, а эта, к счастью, обошлась без поножовщины.

Но мать пострадавшего обладала уникальной настойчивостью и добилась приема у самого генерала, после чего дело повесили на Баранкина. Вот тут-то и выяснилось, что четверых здоровенных парней избил всего лишь один человек.

Я слушал объяснение юнцов и их подружек и все больше убеждался, что это именно тот человек, которого я ищу: роста выше среднего, широкоплечий, быстр в движениях, очень силен, отлично тренирован, в совершенстве владеет приемами восточных единоборств. А значит, он должен был где-то тренироваться. И если он не приезжий, не гастролер…

Словесный портрет незнакомца из парка, составленный мною с помощью потерпевших, оставлял желать лучшего. Что и немудрено: достоверность словесных портретов, за редким исключением, не выдерживает никакой критики. Это как раз тот момент, когда теория не в ладах с практикой. – Зайди к старику…

Благоухающий Баранкин терпеливо чешет свои непокорные вихры, глядясь в карманное зеркальце.

– Просил… – Он пытается рассмотреть свой профиль.

– Пижон… – отвечаю я и поправляю узел пестрого галстука, который идет ему, как корове седло. – Фраер деревенский.

– На свадьбу придешь? – осторожно интересуется Славка, все еще не веря, что я в настроении.

– Куда денешься… Придется. Пора уж и мне заводить полезные знакомства…

Баранкин скалится, а я отправляюсь к Палычу.

В кабинете "зубра" полнейший кавардак: везде валяются бумаги, книги, а сам он, сняв пиджак, усердно копается в ящиках письменного стола.

– Звали?

– Садись… Сережа…

Ошеломленный, я медленно опускаюсь на стул: впервые за три с лишним года нашей совместной работы Палыч обращается ко мне по имени.

– Будем прощаться… – продолжая свои изыскания, негромко говорит он, не глядя на меня.