Ванька 2 - Сергей Анатольевич Куковякин

Всё же с третьего курса медицинского института я сюда попал. Осваивал дома учебную программу я, конечно, шаляй-валяй, но зачеты сдавал, экзамены спихивал. Хвосты, само собой, у меня отрастали не маленькие, но в безнадежных двоечниках не числился.

Ещё и со стороны Соломона Соломоновича за мной был контроль. Причем, в ежовых рукавицах. Никакого послабления в учёбе это не несло, преференций не давало. Вызовет меня, спросит, почему я деда позорю… Посмотрит со всей скорбью многострадального народа в глазах, головой покачает.

Хоть и многое у меня в одно ухо влетало, а из другого вылетало, но что-то и мозгах задерживалось. Вернее, на первых курсах нас больше учиться учили. Вот и вспахали пашенку под те зернышки, что сейчас туда кидали.

На ротного фельдшера учат, как точнее сказать, а — более конкретно. Как бы с конца к началу идут. С цели. Вот то-то с воином чудо-богатырем случилось, и что надо в данном конкретном случае мне делать. Теории не много, всё больше прикладная практика. Что должно у меня получиться, как стать. Не умничать много, а делать. Ручками-ручками. Быстро и как положено.

Как бы вбивают мне в голову цепочку правильных действий в правильной же последовательности. До автоматизма. Под пулями думать и рассусоливать некогда будет. Да, и сам, непонятно в каком состоянии буду находиться. Может — голодный, холодный, уставший до нельзя и с перевязанной головой…

Многим, кто со мной на занятиях сидел, и это было трудно. Какие-то они более медлительные. Не глупые, не отсталые в развитии, а вот просто как-то с меньшей скоростью соображающие. Наверное, местная жизнь так сказывается, она тут более плавно, часто неспешно течет. Не как дома. Ещё и грамотёшки почти всем не хватало. Читать и писать уметь можно по-разному. Это-то все умели, но учились мало. Чаще одну-две зимы за партой провели. И всё. А, тут тебе и латынь, и история с географией. На неразработанные мозги.

— Вань, помоги…

Почти каждый день такое я не по разу слышал. Помогал, конечно. Куда их денешь…

Преподаватели наши… Это отдельная песня.

Ну, как бы они — профессионалы хорошие, но сейчас у них предназначение другое. Самому уметь и другого научить — две большие разницы.

Они раньше, до войны, в университетах не преподавали, даже в военно-фельдшерских школах занятия не вели. Военные врачи-практики. Так, одним словом, можно сказать.

Каждый по своему разумению пытался нас учить. Скорее не учить, а натаскивать.

Ещё и своей работы выше крыши у каждого было.

Плюс — учили-то они взрослых…

Как дед мой говорил, а он на факультете усовершенствования врачей преподавал, тут не педагогика, а андрагогика требуется. Взрослых учить, совсем другое дело, чем детей. Тут свои подходы и хитрости.

В общем, получалось у них не всегда хорошо.

Но, мне тут опять повезло. Не в разрезе учёбы.

Дома тоже у нас на микробиологии такой преподаватель был. Увлеченный. Таксами. Пока он нам все новости про свою таксу не расскажет, к микроорганизмам не переходит. Мы и рады. Специально даже готовились, чтобы позаковыристее вопрос про данную породу задать. Он и рад стараться. Нам — хорошо. Меньше времени у него на опрос остаётся. Точно — дундуки, как бы Павел Павлович выразился.

Тут один из докторов-преподавателей книги собирал. Редкие, а значит и дорогие. Жалованья его на это хобби не хватало, так что приходилось ему всячески свой ум изощрять, ужом крутиться-вертеться, чтобы иной раз добраться до своей цели. У старьевщиков и подозрительных букинистов предметы своей страсти на толкучках и в других подобных местах приобретать.

Про редкие книги он нам на каждом своем занятии и рассказывал, а также про места в Москве, где всяким антиквариатом торгуют. Причем, с историей этих мест и прочими подробностями.

Книги меня не интересовали, а вот где своих золотых зверей продать — тут все варианты мне прокачать требуется. От дорогих магазинов до подворотни. Не известно, где ещё будет лучше. Ну, я пока и не тороплюсь, время у меня имеется.

— Москву знаете? — так начал Агафон Агафонович свой очередной рассказ не по программе обучения ротного фельдшера.

Несколько голов неуверенно кивнули. В том числе и моя.

Москва тут другая. Не привычная. Какие-то здания увидишь, как с родственником в дальнем краю повстречаешься, а больше таких, что дома и не было. На их местах совершенно другие здания в восьмидесятых расположены. Какие тут есть — их снесли для очистки места для нового строительства.

— Ну, хоть, что от Кремля недалеко?

Тут кивнувших стало больше.

— Так вот, книги редкие можно не дорого купить на Старой площади…

Народ опять башками замотал, словно они сейчас уже как на иголках сидят, ждут не дождутся, когда занятие закончится и они все побегут за книгами.

— А, вот тут уже, в самом названии, две несуразности. Первая — это не площадь, а улица. Вторая — Старая площадь моложе, чем Новая…

Дундуки наши — в полном внимании. Вернее, вид делают. Минутки-то капают, к концу занятия всё становится ближе.

— Новая площадь появилась в Москве в одна тысяча семьсот восемьдесят третьем году, когда толкучку с Манежной переместили под арки Китайгородской стены. Новой эта площадь стала в противовес Красной. Торговали тут тогда бойко. На Новой площади имелись более двухсот деревянных и семьдесят четыре каменные лавки. Во время пожара двенадцатого года все деревянные строения сгорели. После чего и расширили рынок. Тогда-то и появилась Старая площадь. Так назвали проезд между Варварскими и Ильинскими воротами. А, как Новую площадь обозначили участок от Ильинских до Владимирских ворот. На Старой сейчас богатейшая толкучка — всё можно купить и продать…

Агафон Агафонович продолжал поражать слушателей своей эрудицией, а я в тетради для конспектирования учебного материала себе заметочку сделал. В воскресенье туда я и направлюсь на разведку. С чего-то начинать надо.

Глава 33

Глава 33 На Старой площади

В воскресенье отправился я на Старую площадь.

На людей посмотреть, себя показать.

Впрочем, на меня любоваться другим сейчас — без особого интереса. Шинелька солдатская, фуражка казенная, сапожки неказистые. В селе у меня и то лучше были.

Ну, что выдали, то и ношу. Так даже, наверное, и лучше. Нет лишнего ко мне внимания. Солдатик и солдатик. Ходит, подарок в деревню выискивает.

До Старой площади добрался раным-рано. Нормальные люди в воскресный день ещё спят. Тут же уже народа полным полно.

Кто своё продать пытается, кто купить на грош пятаков.

Некоторые с рук торгуют, другие — с земли, ещё и лавочки и балаганчики какие-то нагорожены.

Много среди продающих старьёвщиков. Встречал я их тут в Москве достаточно. Они даже у нашего госпиталя шарашатся, всё выгоду свою выискивают. Ходят туда-сюда и покрикивают: «Старого старья продавать…».

Кстати, и выносят им кое-что. Из казенного обмундирования и мягкого больничного инвентаря, прилипшего чудесным образом к некоторым рученькам.

Чем только тут не торгуют…

Вон мужик стоит, избитые молью вицмундиры продает. Где только он их и добыл…

Цыганка меховое пальто предлагает. Ну, правильно. Дед мой говаривал, что как тепло становится, цыган свою шубу продает. Тут — цыганка, но и пальто-то у неё женское.

Самовар рядышком продают. Репку. Шикарный… Дома коллекционеры такой с руками бы оторвали, а тут люди мимо проходят, чуть не пинают его походя.

— Дамскую шляпку не надо? Крале своей подаришь…

Старик непонятный мне в руку свой товар сует. Перегаром от него тащит за версту.

— Нет, спасибо.

Прохожу дальше. Не нужна мне дамская шляпка. А, вот краля нужна… Не отказался бы.

Через несколько шагов мне серебряные часы предложили. Причем, весьма по сходной цене. Гадать не надо — ворованные. Слишком уж дешево, да и парень, что их продавал, всё глазами по сторонам стрелял — не видит ли кто его с часиками. Не часы, а горячая картошка. Такие быстро ему с рук скинуть надобно.

Через продавца от парня серебряные чарочки татарин продавал. Хороши. Я шаг замедлил. Остановился.

— Бери. Сам Иван Васильевич из них пил.

Татарин правую ногу немного выпятил, грудь колесом сделал, левой рукой изобразил, что посох он держит, подбородок со своей козлиной бородкой вперёд выставил. Ну, чистый царь. Артист всех театров.

Я одну чарочку в руки взял. Перевернул. Чекуха московская. Ездец держит в руце копиё, колет змия в жопиё… Клеймо годовое. Тысяча восемьсот восемьдесят четвертый год.

Нет, может