Это была любовь - Ксения Ларинчук

любить? — беззлобно спросил Марк и опять взял девушку за руку. Он переплёл свои пальцы с её и поднёс к губам, а потом замер, виновато глядя на Дашу.

Даша горько усмехнулась. Её глаза зажглись каким-то злым весельем, но потом снова потухли.

— Надо было. Но не так, — сухо ответила она и нервно облизнула пересохшие губы.

— Не так сильно? — тихо спросил Марк, боясь сделать лишнее движение. Спокойствие девушки его пугало, и он не сомневался, что это всего лишь затишье перед бурей. Всё вокруг них словно замерло, ожидая, когда же грянет гром.

— Нет.

— А как? — Марк продолжал допытываться. Он смотрел на неё с какой-то раболепной покорностью, боясь упустить хоть слово. Он чувствовал, что Даша наконец смогла вырваться из клетки, которую он сам смастерил для неё, чувствовал, что она на пути к самой себе, что она наконец отпускает его.

— Так, чтобы я была не «с тобой», а «рядом с тобой». Так, чтобы я могла дышать, чёрт возьми.

Губы Марка растянулись в кривой усмешке. Он вспомнил, как они с Дашей смеялись, как подкалывали друг друга, как подолгу целовались, пока не начинали саднить губы, как беззаботно дурачились, как писали друг другу глупые сообщения… И как он не заметил, что в их отношениях есть что-то неправильное, что-то губительное для Даши? Почему он не замечал, что девушка привязана к нему слишком сильно? Но на самом деле он знал ответ на этот вопрос, вот только сам боялся себе в этом признаться. Потому что ему слишком нравилось, что она всегда рядом. Потому что он хотел, чтобы её любовь принадлежала только ему, и не мог допустить, чтобы она тратила её на что-то ещё. Потому что не мог побороть своё чертово собственничество. Как маленький ребёнок не хочет отдавать свою любимую игрушку, так и Марк не хотел никому отдавать Дашу. Марк почувствовал себя паршиво. Также паршиво, как тогда, когда оставил на шее Даши красный след, целуя её, чтобы убедить себя, что она, такая родная и светлая, принадлежит ему. В этом было что-то неправильное, и он это прекрасно знал. С самого начала он целенаправленно привязывал к себе Дашу, манипулируя её чувствами, и то, что часто он делал это неосознанно, не освобождало его от ответственности. Он стал для неё центром вселенной, наркотиком, без которого жизнь стала бы серой, ничем незаменимой дозой дофамина. Он слишком сильно жаждал её безоговорочной, только ему посвященной любви, и он её получил, вот только эта любовь сломала что-то важное внутри Даши. Она разучилась дышать без него. Любовь к нему заполнила в ней всё; она стала её светом, её маяком, её убежищем, и она сияла, но когда Марк умер, лампочки безвозвратно сгорели, и всё потеряло смысл. И теперь внутри у Даши промозглый холод.

— Жаль, что всё это я поняла слишком поздно. — Хриплый голос девушки, полный горечи, вывел Марка из раздумий, и он устало произнёс:

— Жаль, что я тоже.

Наступила тишина. Оба стояли, не зная, что делать дальше. Оба хотели броситься друг к другу, но что-то им мешало. Словно нужно было ещё немного подождать, прежде чем едкая горечь, заполнившая всё пространство, разобьётся в так долго сдерживаемых эмоциях.

— Так, как я любила тебя, нельзя было любить. Сейчас я чувствую, как будто половину меня оторвали и выбросили, причём большую половину, ту, которая отвечала за самые важные жизненные функции, и когда её не стало, осталась лишь пустая оболочка. А так не должно быть, Марк, ты сам знаешь, — нарушила тишину Даша.

— У тебя ещё всё впереди, Даш. Ты обязательно научишься любить кого-то без вреда для себя. — Марк хотел произнести эту фразу уверенно и твёрдо, но на последнем слове его голос дрогнул. И казалось бы, всё очевидно: он умер, а Даша должна жить дальше, но в груди у Марка что-то нещадно ныло и больно сжималось при мысли о том, что она будет счастлива с кем-то другим. До этого он словно находился в каком-то вакууме, он пытался убедить Дашу отпустить его, будто бы просто выполнял чье-то поручение, безэмоционально и отстранённо, но сейчас всё его нутро взвыло от боли. Так было всегда: он долго держал свои чувства под жёстким контролем, но потом случалось что-то, что ломало эту защитную стену, и его накрывала огромная лавина из невыраженных чувств, и каждый раз это было похоже на сумасшествие — болезненное, отчаянное, с привкусом когда-то невыплаканных детских слёз. Марк чувствовал, как внутри поднимается то, что он не в силах контролировать. Что-то неотвратимое. И прямо сейчас ему как никогда раньше хотелось прижаться к Даше, вдохнуть её такой родной запах и заплакать навзрыд, чувствуя, как вся боль выходит со слезами.

Девушка взяла лицо Марка в свои ладони и посмотрела на него так, как раньше — с нежностью и тихой, исцеляющей любые раны любовью. Марк накрыл её руки своими, боясь, что Даша передумает и уберёт их.

— Не хочу. Не хочу никого, кроме тебя, — обреченно прошептала девушка. Несмотря на всё то, что она говорила сейчас про нездоровую привязанность к нему, Даша опять искала в нём поддержки. Опять хотела быть маленькой девочкой, которую он крепко прижмёт к себе, поцелует в лоб и приласкает. — Так сильно люблю тебя. И ненавижу также чертовски сильно, слышишь? И как бы я не пыталась подавить в себе эту всепоглощающую любовь, я не могу. — Руки Даши переместились Марку на плечи, и она прижалась к нему так близко, что он ощутил её дыхание прямо над ухом, и от этого его бросило в дрожь.

Оба они были сломанными. Оба искали поддержку друг в друге. И это отчаянное желание любви, которое двигало обоими, делали их любовь надломленной, неправильной.

Марк нервно рассмеялся. Девушка почувствовала, как затряслась его грудь, и поморщилась.

— Даш, это твой последний шанс выговориться. Скажи всё, о чём давно думала, но не решалась сказать мне лично. Я знаю, у тебя много претензий накопилось.

Даша подняла голову и решительно посмотрела на Марка.

— Даже когда кажется, что ты даёшь мне выбор, ты на самом деле мне его не даёшь. Тебе всегда надо быть главным, я это поняла ещё тогда, когда впервые встретила тебя. Даже когда пытаешься дать мне свободу, получается так, что ограничиваешь ещё больше. Твоё собственничество душило меня очень сильно, но я этого даже не осознавала. Перепутала грёбаную одержимость со светлой и чистой любовью, а самозабвение — с самоотверженностью.

— Я никогда не хотел причинить тебе боль. Но делал это