Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества - Майя Заболотнова

Иван уехал, я осталась скучать в Куртавнеле с мужем и детьми. К нам приезжали погостить наши знакомые, многие задерживались неделями, но по-настоящему меня развлекало только общество моей дорогой подруги Авроры Дюпен, которую все знали под именем Жорж Санд. Она была на целых 17 лет старше меня и куда раскованнее, образованнее и умнее, и я искренне восхищалась ею – она, впрочем, отвечала мне тем же.

Мы были чем-то похожи – Аврора так же рано осталась без отца, затем вышла замуж, но брак ее оказался неудачным – Луи помогал ей с разводом, и ей пришлось зарабатывать деньги своим несомненным талантом. Впрочем, ей не так повезло с родными как мне. Попытавшись еще девочкой выдать ее замуж за человека, к которому Аврора не чувствовала даже намека на симпатию, мать пригрозила запереть ее в монастырь. Подруга показывала мне письмо, в котором значилось: «Здесь вам будет лучше. Мы предупредим общину на ваш счет; здесь будут остерегаться вашего красноречия. Приготовьтесь к мысли, что вам придется прожить в этой келье до вашего совершеннолетия, то есть три с половиной года. Не вздумайте взывать к помощи законов; никто не услышит ваших жалоб; и ни ваши защитники, ни вы сами никогда не узнаете, где вы находитесь».

Я сама от таких угроз тотчас лишилась бы чувств, но Аврора была не из робких и сумела настоять на своем.

Предпочитая мужской костюм женскому, моя дорогая Аврора путешествовала по таким местам Парижа, куда аристократки, как правило, не попадали. Ее считали непостоянной и бессердечной, охотно сплетничали о ее любовниках, а из-за того, что она предпочитала мужское платье и взяла себе мужской псевдоним, говорили, будто она и в других обстоятельствах ведет себя как мужчина. Я слышала эти сплетни, будучи юной наивной девушкой, и долго не понимала, что же имеется в виду. Когда же, наконец, мне стало понятно, что речь идет о том, что она будто бы предпочитает девушек, я уже достаточно знала Аврору, чтобы понимать абсурдность этих заявлений, и была достаточно взрослой и рассудительной, чтобы ее репутация не отвратила меня от нее.

В то лето Аврора вновь приехала навестить меня, и я была ей по-настоящему рада. Не знаю, отчего ее называли бессердечной, – более отзывчивого и доброго человека я не встречала в своей жизни. Ее напускное равнодушие и холодность могли обмануть кого угодно – но не меня. Да и могла ли она вести себя иначе в обществе, которое раз за разом отвергало ее, которое превозносило талант Жорж Санд, но отворачивалось от Авроры Дюпен?

Мы были знакомы уже много лет – еще со времен моей юности, когда Аврора отговорила меня от брака со своим бывшим возлюбленным – писателем Альфредом де Мюссе, с которым она незадолго до этого пережила мучительный роман, оставивший неизгладимый след в душах их обоих, а затем фактически устроила мой брак с Луи, обещая, что я буду счастлива с ним – и я действительно нашла в Луи возвышенный ум, глубокую душу и благородный характер. В ней же я всегда находила поддержку, ее дружбу ценила больше всех других. Аврора же так была когда-то очарована моим голосом, что написала роман – это было уже вскоре после моего замужества – героиня которого, по ее словам, появилась на свет благодаря мне.

Роман «Консуэло» я прочитала лишь через год после того, как он был издан – свадебные хлопоты, путешествие на медовый месяц, заботы по обустройству дома, рождение ребенка – все это оставляло мне мало времени для чтения. Но, в конце концов, открыв роман моей подруги и углубившись в чтение, я в каждой строчке узнавала себя. Бедная и некрасивая девочка с волшебным голосом, готова трудиться день и ночь, чтобы выучиться чему-нибудь, и странствующая по миру? О ком, если не обо мне, могла Аврора написать это?

«Однако цыганкой она была только по профессии и по прозвищу, – читала я и мысленно соглашалась – да, меня и впрямь часто звали цыганкой, – так как происхождения она была не цыганского, не индийского, и, во всяком случае, не еврейского. В ней текла хорошая испанская кровь, и происходила она, несомненно, из мавританского рода, так как отличалась смуглостью и была вся проникнута спокойствием, совершенно чуждым бродячим племенам».

«Твоя же Консуэло, я прекрасно припоминаю теперь, не только некрасива, а просто уродлива», – читала я дальше и, сперва возмутившись, затем загрустила. Что же, если я и сама понимаю это, стоит ли обижаться, что это видит всякий? И стоит ли обижаться, что моя подруга, решив сделать меня персонажем своей книги, нисколько не приукрасила мою неказистую внешность?

Позже я не раз удивлялась, насколько точно Жорж Санд – мудрая и страстная Жорж, знаток женских сердец, – сумела угадать, что лежит у меня на сердце, описать мой характер. Ведь тогда мы были едва знакомы с ней! Неужели возможно вот так, с первого взгляда, только узнав человека, уже увидеть все его чаяния и душевные порывы?

Понимала Аврора и то, какой видят меня люди. Читая, я словно наяву видела, как граф Дзустиньяни, покровитель Андзолето, молодого итальянца, влюбленного в Консуэло, после недолгих сомнений в красоте девушки, зародившихся в нем под влиянием окружающих, восклицает: «Консуэло – лучшая певица во всей Италии, и я ошибался, сомневаясь, что она к тому же и красивейшая женщина в мире». Как часто я видела эти перемены в отношении ко мне, когда моя непривлекательная внешность в глазах других становилась красотой! Золушка, которая превращается в принцессу, стоит ей начать петь, – вот кем была я для моих зрителей, и моя подруга прекрасно это видела. Так менялось – о, я точно знала это! – зрение моего русского друга, который, сперва посчитав меня уродливой, затем этого уродства больше не замечал…

Я спросила у Авроры – у своей старшей и мудрой подруги – отчего это может быть, как можно быть уродливой и красивой одновременно, и она ответила мне, раскрыв собственную книгу и прочитав оттуда несколько строк: «Наблюдая ее за столом, когда она болтала о пустяках, вежливо скучая среди пошлости светской жизни, никто даже и не подумал бы, что она красива. Но как только лицо это озарялось веселой, детской улыбкой, указывавшей на душевную чистоту, все тотчас находили ее милой. Когда же она воодушевлялась, бывала чем-нибудь живо заинтересована, растрогана, увлечена, когда проявлялись ее богатые внутренние силы, она мгновенно преображалась: огонь гениальности и любви загорался в ней, и тогда она приводила в восторг, увлекала, покоряла, даже не отдавая себе отчета в тайне своей мощи».

– В этом твой секрет, моя дорогая Консуэло, – сказала мне тогда Аврора, улыбаясь немного снисходительно. – Когда ты поешь, огонь, живущий в твоей душе, огонь, с которым ты родилась, так озаряет тебя, так светится в твоем взгляде, что становится не важно, какими чертами лица наградила тебя природа. В этом мы с тобой похожи – мои любовники никогда не могли сойтись во мнении, красива я или уродлива.

Я покраснела, а Аврора была довольна, что смутила меня – она часто шокировала меня подобными высказываниями.

В то лето мы были неразлучны. Вечерами я читала и отвечала на письма, днем же мы гуляли с Авророй, подолгу разговаривали. Затем вновь меня навестил Шарль Гуно – он закончил работу над оперой «Сафо» и жаждал услышать мое мнение. Никому не известный композитор совершенно очаровал меня своим талантом, и я охотно согласилась помочь ему в работе. Аврора тоже была о нем довольно высокого мнения.