Эми и Исабель - Элизабет Страут

Ох, как же грустно стало Эми. Ее мать почти ни с кем не общается. Это факт. Ее мать, одинокая, с бледным и серьезным лицом, в мешковатом пальто, пристально рассматривала дату изготовления на упаковках молока. Подкатив к ней поближе новую тележку, Эми сказала:

— Мам, ты ведь тоже красивая.

Конечно, она ляпнула глупость, фальшивые слова эхом многократно отразились в ответном молчании.

Исабель проверила список еще раз и попросила наконец:

— Не могла бы ты отыскать стойку с туалетной бумагой?

Домой они ехали по каким-то закоулкам в насквозь промерзшей машине. Дома все мельчали и редели, будто за городом. Некоторые были совсем темны. Они проехали мимо дома с ярким фонарем над въездом в гараж, желтый полукруг лежал на присыпанной снегом дорожке, и Эми вдруг подумала о Деби Дорн. Она вообразила девочку, упавшую на скользкой дорожке, девочку, которая не пошла в школу и смотрит телевизор, лежа на диване. Вот ее мама звонит в два часа, и Деби идет на кухню, чтобы снять трубку.

Эми пошевелила ногами — печка раскочегарилась и наконец-то согрела окоченевшие ступни. Эми подумала, что Деби Дорн, наверное, уже возвращалась в гостиную, как вдруг услышала звук подъезжающей машины, может быть, она даже выглянула в окно. Может, сердце ее и забилось сильнее, пока она не узнала машину или самого водителя. И может, она подумала: «Фух, это он, а я-то испугалась!» — и открыла дверь.

Сквозь ветровое стекло Эми вглядывалась в темноту. Огни встречных фар приближались, росли, проплывали мимо и растворялись во мгле.

Наверное, Деби покинула дом в спешке, но теперь темнеет рано. Тот, кто увел ее, должен был посадить ее в машину, неужели они ехали уже в темноте? Здесь столько окольных дорог, можно проехать много миль в стороне от жилых домов. Эми откусила ноготь. Деби должна была почувствовать неладное, должна была осознать, что ее везут совсем не туда, куда обещали. Понять, что едет не домой. Эми вздрогнула, когда печка обдала ее ноги теплой струей воздуха. Наверное, Деби сидела и плакала на переднем сиденье. Потому что в конце концов она не могла не заплакать, так думала Эми. Она плакала, прижимая к лицу ладошки, и просила: «Пожалуйста, я хочу к маме!»

Эми вцепилась зубами в следующий ноготь. Что значит субботняя вечеринка в доме Барбары Роули по сравнению с тем, что Эми сейчас рядом со своей мамой? Единственное, что имеет значение на всем белом свете, — они вместе и они в безопасности.

— Прекрати грызть ногти, — раздался голос Исабель.

— Я вспомнила про Деби Кей Дорн, — ответила Эми, послушно вынув палец изо рта и положив руки на коленки, — интересно, о чем она думает прямо сейчас.

— Ни о чем, — ответила Исабель и, включив сигнал поворота, въехала на дорожку, ведущую к их крыльцу.

Их ждал простывший насквозь дом. Эми прошла в кухню, прижимая пакет к себе сбоку, — так некоторые носят маленьких ребятишек. Одно время, это было давно, она действительно воображала, что пакет — это ребенок, ее дитя, и она бережно опускала его на пол. Теперь же Эми просто поставила пакет на разделочный стол. Она устала и даже была немного заторможена. Исабель посмотрела на нее, надевая кофту:

— Тебе надо поесть.

А в понедельник мистер Робертсон сказал, что ему нравится ее платье. И как переменился мир! Хватит думать про Деби Дорн (может, мама и Арлин Такер ошибались и девочка вовсе не умерла). Зато как празднично золото февральского солнца лилось в тот день в кухонное окно на Эмины тетрадки на столе. Его задушевный, прекрасный голос: «Женщина должна учиться изящно принимать комплименты». Эми смотрела, как синица за окном прыгает по еловой лапе. «Женщина»… Он произнес это слово, сумев выявить его чудесную женственную суть. Все самое восхитительное, что есть в слове «женщина», имело отношение и к ней — к Эми.

И как-то непостижимо все переменилось. Эми провела пальцами вдоль края стола. И лифчик перестал казаться нелепым и ненужным. Теперь это был не просто лифчик, а женское нижнее белье, бюстгальтер. И менструации перестали вызывать брезгливость. Все женщины менструируют (и прелестная Барбара Роули). Как восхитительно быть женщиной! Мистер Робертсон, его голос, нежный и все-все понимающий, учил ее этому. Он считал, что Эми достойна быть его ученицей.

«Женщина должна учиться изящно принимать комплименты». Эми отложила недоделанные уроки и пошла наверх, в свою спальню, — попрактиковаться перед зеркалом. «Спасибо, — произнесла она (изящно). — Благодарю вас». Она расчесала волнистые локоны, рассыпавшиеся по плечам, поворачиваясь то левым профилем, то правым: «Благодарю вас, вы так добры!»

Раздался стук в дверь.

— Эми, — окликнула ее Исабель. — Ты с кем разговариваешь?

— Ни с кем. Я не слышала, как ты пришла.

— Я приму душ, и будем ужинать.

Эми дождалась, пока мать зайдет в ванную. Теперь она осторожничала, произнося слова одними лишь губами. За окном заливалась птица-кардинал. Луч заходящего солнца нежился на ее кровати. Она изящно улыбнулась зеркалу: «Благодарю, вы так добры». И еще раз, медленно опустив ресницы: «Как приятно то, что вы сейчас сказали».

Исабель страшно переживала, что наткнулась в универсаме на Барбару Роули. Весь вечер она представляла себе званый ужин в доме у Барбары: бокалы с вином, сверкающие подсвечники, легкий смешок, и ужасное чувство охватывало ее при мысли, что там могут вспомнить о ней («Знаете, я сегодня встретила в „A&D“ Исабель Гудроу. Думаю, она немного не в себе» И кто-то поддакнет, накалывая оливку на шпажку: «Это ж надо было додуматься — сухими листьями украсить алтарь!» Смех, звон бокалов. «Что это ей — хлев?»).

Ужасно.

Но еще хуже, что назавтра, воскресным днем, Эйвери Кларк не появился на службе. Это было из ряда вон: почти каждое воскресенье Эйвери вместе с женой Эммой неизменно сидели на скамейке в третьем ряду. Мать Исабель внушала ей много лет назад, что если садишься в передние ряды, значит, ты пришел в церковь просто показаться, поэтому она сидела, как всегда, почти в самом конце, пытаясь из-за чьих-то обсыпанных перхотью плеч и голов отыскать взглядом Эйвери, и не находила.

На обратном пути пошел снег, маленькие хлопья, скудные и бесцветные, оседали на «дворниках», день казался бесконечным и скучным, как эта дорога позади. Может, Кларки тоже были приглашены вчера и так хорошо повеселились, что сегодня поутру не захотели встать с постели. Весь день Исабель терзала себя этим, бродя по дому. Среди бела дня в комнатах было темно, будто вечером, из-за свинцового неба. Снег то и дело сменялся дождем, влага неровными потеками струилась по оконному стеклу.

Ближе к вечеру, когда Исабель гладила наволочки в кухне, дождевые капли заледенели и с тихим шуршанием опускались на подоконник. Исабель к тому времени уже нашла себе другую мысль для развлечения: Эйвери Кларк уехал. Тщательно отпаривая края наволочки, она думала, что Эйвери с женой, наверное, отправились в Бостон. Одни жители Ширли-Фоллс ездили в Бостон, чтобы сходить на балет или в музей. Другие ездили в Бостон просто прогуляться по магазинам, как Барбара Роули или жены других священников. Несколько раз в год они совершали набеги на бостонские магазины, останавливаясь на ночь в гостинице, и привозили новые блузки, юбки и новые украшения. Конечно, чтобы принарядиться к званому ужину.