Эми и Исабель - Элизабет Страут

Здесь, в лесу, они никогда не упоминали ни ребенка, которого Эми увидела мельком в роддоме летом, ни Пола Биллоуса, ни труп Деби Кей Дорн. Осталась глубокая привязанность девушек друг к другу, откровенность, оправдывающая долгие минуты молчания, но назойливые жалобы Стейси прекратились, казалось, ее мысли часто блуждали бог знает где, пока они курили в лесу. Мысли Эми тоже уносились далеко. Чтобы компенсировать это, они касались друг друга часто, иногда даже гладили друг дружке руки, прижимались друг к другу, сидя на бревне, а когда звенел звонок, они прятали сигареты и задерживались на секунду, чтобы сблизить лица в коротком поцелуе.

(«Ну, слава богу, Исабель, — прошептала Толстуха Бев в коридоре фабрики. — Надеюсь, ты удачно съездила?»)

До перехода на зимнее время остался лишь один день. По всему городу в кухнях загорались огни. Эмма Кларк забралась обратно в постель с чашкой кофе, а Эйвери читал газету. Нел Роули, разбуженный позывами к малой нужде, недвусмысленно потянулся к своей жене Барбаре. На противоположном берегу Дотти Браун спала, расслабленная полуночными мыслями о том, как она проведет день с Бев, бродя по магазинам, и ей не придется быть одной. Исабель Гудроу, сидя за кухонным столом, прислушивалась к звукам из ванной наверху, где мылась Эми, и смотрела, как свет озаряет желтые листочки дерева гинкго у самого окна (всматривалась то в один, то в другой листок, перед тем как они опадут, потому что знала, что к ее возвращению ни единого листочка уже не будет, — так уж у гинкго заведено — терять всю листву в одночасье).

Всю свою дальнейшую жизнь она будет помнить этот день, так же как помнят последний день любви, ибо для нее это были глубоко личные воспоминания о последнем дне, когда она безраздельно «владела» Эми.

Ее память навсегда сохранит листву золотой, и колья ограды будут помниться на фоне золотых деревьев, омытые утренними лучами скупого осеннего солнца.

Как только они вышли из машины, чтобы сходить в придорожный туалет, резкий, безжалостный осенний воздух окружил их со всех сторон, пока они молча шли рядом, по очереди заходили в грязную кабинку, карауля друг друга снаружи у синей двери. Потом, на обратном пути к машине, Исабель спросила:

— Эми, ты не хочешь чего-нибудь поесть?

Но Эми просто мотнула головой, не в состоянии выговорить ни слова из-за внезапно нахлынувшего невысказанного сострадания к матери. Но Исабель на всю оставшуюся жизнь запомнится равнодушный кивок, подтверждающий, что девочка потеряна для нее, ибо основы материнства (а что может быть важнее кормления?) отвергаются. Девочка сама принимает решения, птенец вот-вот вылетит из гнезда…

Правда, позже, когда цель их путешествия была уже близка, Эми сказала, что ее подташнивает и хорошо бы остановиться где-нибудь и перекусить. И вот там, в забегаловке «Говард Джонсон», на Эми загляделся мужчина у кассы и не сводил с нее глаз, забирая сдачу, и потом уже у двери чуть шею не вывернул, чтобы взглянуть на нее еще раз. Она поймала его взгляд в окне ресторана, и в какую-то долю секунды жизнь Эми Гудроу снова изменилась. Она осознала, что привлекательна, что мужчины, зрелые мужчины — у этого незнакомца уже чуть-чуть серебрились виски — засматриваются на нее. Именно здесь, на этом самом месте Девяносто третьего шоссе, Эми снова ощутила желание, силу желания, и могущество собственной желанности, и почти уверенность, что на мистере Робертсоне свет не сошелся клином, что ему можно (и нужно) в конце концов найти замену.

Эми осознавала, что под лебединой ее шеей в лифчике из «Сирса» покоятся ее груди, которые притягивали и всегда будут притягивать восхищенные и страстные взоры мужчин. От этой власти все возбужденно задрожало у нее внутри, когда она сидела против матери за столиком и та, заглянув в меню, предложила:

— Может, возьмем тебе омлет, зайчик?

Мать и дочь сели в машину, и взгляды их встретились. Эми подняла брови, шумно вдохнула и улыбнулась, словно говоря: «Все в порядке, поехали», и на миг они стали едины, словно экипаж космического корабля, когда уже начался обратный отсчет времени. Многие годы, вспоминая этот миг, Исабель будет жалеть, что не сказала дочке, что любит ее и всегда будет любить. Исабель гнала машину по шоссе, и в ней росла уверенность в том, что она — лишь пилот этого корабля, который уносит Эми навсегда в лоно ее семьи, ее родни, ее братьев и сестер. Ее — но не Исабель. Они летели вперед, не произнося ни слова.

Да, Исабель запомнит этот путь, желтые листья, золото осени. Пройдут годы, и Эйвери Кларк умрет от сердечного приступа прямо у себя за столом в кабинете-аквариуме. Пройдет время, и Барбару Роули арестуют за кражу косметики на четырнадцать долларов из местной аптеки. Годы спустя Уолли Браун вернется к Дотти, к тому времени Исабель уже выйдет замуж за того самого доброго аптекаря. Но Исабель не забудет эту поездку с Эми. И нескончаемые дни одинокого детства Эми, и жаркие дни того памятного лета, все, что казалось бесконечным, именно тогда нашло свое завершение. И не раз в будущем, неважно, где и когда, Исабель вдруг захочется повторить в одинокой тишине: «Эми! Эми… Эми…» — ибо это зов ее материнского сердца, ее молитва. «Эми… Эми», — подумает она, и ее снова окутает зябкий золотой воздух этого осеннего дня.