О, я от призраков больна - Алан Брэдли

— Ты не осмелишься! — прошипел он. — Прекрати, Филлис, ты не посмеешь!

— Да ну?

Я поняла, что она снова на коне.

— Черт бы тебя побрал, — сказал он. — Черт, черт, черт!

Снова повисло молчание, на этот раз более долгое, и потом Вэл Лампман неожиданно произнес:

— Ну что ж, ладно. Ты поставишь свой маленький спектакль. Теперь пойдем наверх и присоединимся к остальным? Им не терпится.

Я услышала звук их шагов, поднимающихся по лестнице. Подожду еще пару секунд, подумала я, просто чтобы увериться, что они ушли.

Но не успела я пошевелиться, как кто-то выступил из тени в середину коридора.

Бан Китс!

Она меня не видела. Стояла ко мне спиной и выглядывала из-за угла в вестибюль. Было очевидно, что она подслушивала тот же разговор, что довелось услышать и мне.

Если она повернется, то окажется почти лицом к лицу со мной.

Я задержала дыхание.

Минула целая вечность, пока она наконец медленно не пошла в вестибюль и не скрылась из виду.

Я опять подождала, пока звук шагов стихнет.

— Жаль, не так ли, — сказал голос почти у меня над плечом, — когда люди не ладят?

Я чуть не выпрыгнула из кожи.

Я резко обернулась и увидела Марион Тродд с загадочной — или страдальческой — полуулыбкой на лице. Несмотря на элегантный, хорошо скроенный костюм, темные очки в роговой оправе придавали ей вид племенной принцессы, которая втерла пепел вокруг пустых черных глаз, готовясь принести жертву в джунглях.

Она все время была здесь. Подумать только, что я ее не видела и не слышала!

Мы двое стояли неподвижно, уставившись друг на друга в полутемном коридоре, не зная, что сказать.

— Извините, — произнесла я. — Я кое-что вспомнила.

Это была правда. Вспомнила я вот что: хотя я вовсе не боюсь мертвецов, среди живых есть персоны, от которых у меня мурашки по коже, и Марион Тродд — одна из них.

Я повернулась и быстро пошла прочь, до того как из ковра вылезет что-нибудь ужасное и засосет меня в ткань.

Отец сидел за кухонным столом, слушая тетушку Фелисити. Это больше, чем что-либо другое, заставило меня осознать, как сильно — и как быстро — съежился наш мирок.

Я молча — или мне подумалось, что молча, — скользнула в кладовую и отрезала себе ломтик рождественского пирога.

— Это все давно в прошлом, Хэвиленд. Прошло десять лет, и я молча наблюдала, как ухудшаются ваши обстоятельства, надеясь, что однажды ты возьмешься за ум…

Смехотворная ложь. Тетушка Фелисити никогда не упускала возможность вставить критическую шпильку в колесо.

— …но напрасно. Это нездоровая ситуация, что дети живут в таких варварских условиях.

Дети? Она считает нас детьми?

— Пришло время, Хэвиленд, — продолжала вещать она, — прекратить все это и найти себе жену — предпочтительно богатую. Не подобает выводку девиц воспитываться мужчиной. Они становятся дикарями. Хорошо известный факт, что они не развиваются должным образом.

— Лиззи…

— Флавия, можешь выйти, — окликнула меня тетушка Фелисити, и я зашаркала на кухню, слегка устыдившись, что меня поймали за подслушиванием.

— Понимаешь, что я имею в виду? — мрачно спросила она, тыкая в меня пальцем, ноготь которого был цвета засохшей крови.

— Я взяла кусочек рождественского пирога для Доггера, — сказала я, надеясь, что она почувствует себя ужасно. — Он так тяжело трудится… и часто не находит времени поесть.

Я взяла черный пиджак Доггера, висевший на двери, и накинула его на плечи.

— А теперь прошу извинить меня… — сказала я и вышла из кухни.

Холодный воздух щипал меня за щеки, колени и костяшки пальцев, пока я брела сквозь падающие хлопья снега. Узкая дорожка, которую кто-то расчистил лопатой, уже начинала вновь заполняться снегом.

Доггер в рабочем комбинезоне был в оранжерее, подрезая ветки падуба и омелы.

— Брр! — сказала я. — Холодно.

Поскольку он не имел склонности отвечать на болтовню, он не отреагировал.

Рождественской елки, которую нам обещал Доггер, нигде не было видно, но я подавила разочарование. У него, скорее всего, не хватило времени.

— Я принесла тебе пирог, — сказала я, отламывая половину и протягивая ему.

— Благодарю, мисс Флавия. Чайник закипает. Выпьете со мной чаю?

Точно: на садовой скамейке в задней части оранжереи на маленькой электроплите старый оловянный чайник возбужденно испускал струи пара из-под крышки и из носика.

— Надо поднять «Глэдис», — сказала я, и, пока Доггер ополаскивал две грязные чашки, я достала свой верный велосипед из угла, где он лежал, и осторожно размотала защитную упаковку, в которую после тщательного смазывания маслом Доггер убрал его на зиму.

— Выглядишь довольно неплохо, — сказала я шутливо.

«Глэдис» — велосипед марки BSA, когда-то принадлежавший Харриет.

— Довольно неплохо, — подтвердил Доггер. — Несмотря на зимнюю спячку.

Я поставила «Глэдис» на опору позади нас и пару раз нажала на звонок. Приятно услышать ее жизнерадостный голос посреди зимы.

Некоторое время мы сидели в дружеском молчании, потом я сказала:

— Она довольно красива, не так ли? Для своего возраста?

— «Глэдис»?…или мисс Уиверн?

— Что ж, обе, но я имела в виду мисс Уиверн, — сказала я, радуясь, что Доггер понял ход моей мысли. — Ты думаешь, отец на ней женится?

Доггер сделал глоток чаю, поставил чашку и выбрал веточку омелы. Он подержал ее за основание, как будто взвешивал, потом положил.

— Нет, если не захочет.

— Я думала, у нас не будет украшений, — заметила я. — Режиссер не хотел тратить время на то, чтобы их убирать, когда они начнут съемки.

— Мисс Уиверн решила иначе. Она попросила меня подобрать елку достаточных размеров для вестибюля к ее субботнему представлению.

Мои глаза расширились.

— Чтобы напомнить ей о елках ее детства. Она сказала, что ее родители всегда ставили елку.

— И она попросила тебя принести ветки падуба? И омелы?

— Да, сэр, да, сэр, три полные сумки, сэр, — улыбнулся Доггер.