Труженики моря - Виктор Гюго

У Рантена, как и Летьерри, была крепкая шея, широкая, могучая спина, словно созданная для переноски тяжестей, и бедра Геркулеса. Их фигуры имели поразительную схожесть; только Рантен был немного выше ростом. Всякий, кто видел их спины, когда они разгуливали вместе в порту, говорил: «Смотрите, два брата». Но при взгляде на лица мужчин это впечатление рассеивалось. Лицо Летьерри – сама открытость, а Рантена – сама замкнутость. И действительно, Рантен был очень скрытным. Он прекрасно владел оружием, играл на гармонике, умел потушить свечу выстрелом на расстоянии двадцати шагов, обладал железным кулаком, знал наизусть стихи из «Генриады» и умел разгадывать сны. Он говорил, что был близко знаком с калькуттским султаном. В его записной книжке, которую молодой человек носил при себе, можно было среди прочих заметок прочесть записи такого рода: «В Лионе, в одной из щелей стены тюрьмы Святого Иосифа спрятан напильник». Рантен произносил слова медленно, с достоинством. Себя он называл сыном кавалера ордена Святого Людовика. Белье у него было самое разное, с чужими метками. Он проявлял чрезвычайную щепетильность в вопросах чести: когда ее затрагивали, вызывал обидчика на поединок и убивал. В его взгляде было что-то, напоминающее мать – актрису.

Словом, Рантен – воплощенная сила, скрывающаяся под оболочкой хитрости.

Когда-то на ярмарке он нанес ярмарочному шуту удар кулаком, и сила этого удара покорила сердце Летьерри.

На Гернзее обо всех похождениях Рантена не знал никто. А они были разнообразны. Если бы человеческие судьбы могли облекаться в различные одежды, судьба Рантена должна была бы нарядиться в костюм Арлекина. Он видел свет и хорошо знал жизнь. Он совершил кругосветное путешествие, изученные им ремесла составляли целую гамму. Он был поваром на Мадагаскаре, птицеловом на Суматре, генералом в Гонолулу, писал религиозные статьи на Галапагосских островах, был поэтом в Умравути, франкмасоном на Гаити. В качестве последнего он как-то произнес торжественную речь, из которой местные газеты привели такой отрывок: «Прощай, прекрасная душа! В небесной лазури, куда ты теперь направишься, ты встретишь, несомненно, аббата Леандра Крамо из Малого Гоава. Скажи ему, что в итоге десятилетних победных усилий ты закончил постройку церкви в Анс-а-Во. Прощай, великий гений, примерный масон!». Но эта франкмасонская маска не препятствовала тому, что он носил и другую – католическую. Первая давала ему расположение сторонников прогресса, вторая – сторонников рутины. Он любил подчеркивать свою принадлежность к белой расе и ненавидел чернокожих; но это не помешало ему полюбить Сулука. В 1815 году он подчеркивал свою приверженность к реализму тем, что носил на шляпе огромное белое перо.

Рантен всю жизнь провел, появляясь, исчезая и возникая вновь. Он носился повсюду, умел говорить даже по-турецки. Побывав невольником в Триполи, под палочными ударами изучил турецкий язык. Его обязанность тогда заключалась в том, чтобы, стоя по вечерам у входа в мечеть, читать правоверным вслух слова Корана, написанные на деревянных дощечках или на верблюжьих костях.

Он, несомненно, являлся ренегатом. Не было такого поступка, даже самого худшего, на который он бы не решился.

Рантен умел радоваться и печалиться одновременно. Он говорил: «В политике я уважаю только таких людей, которые не поддаются влиянию». Он заявлял, что высоко ценит нравственность. Но его все же можно было назвать веселым и сердечным, хотя линия рта часто противоречила словам, которые он произносил. У него были лошадиные ноздри, в уголках глаз – сеть морщин, в них, казалось, таились темные мысли; именно по этим морщинкам, скорее всего, можно было разгадать его истинную физиономию: их называют обычно «гусиными лапками», но у него они напоминали когти коршуна. Череп Рантена расширялся к вискам; бесформенные обросшие уши, казалось, говорили: «Не заводите разговора со зверем, который во мне скрывается».

В один прекрасный день Рантена не оказалось на Гернзее. Компаньон господина Летьерри исчез, очистив общую кассу. Правда, в кассе этой были деньги самого Рантена, однако и на долю Летьерри там приходилось ни больше ни меньше пятидесяти тысяч франков.

За сорок лет упорной и честной работы на судах и в корабельных верфях Летьерри скопил сто тысяч франков. Рантен забрал у него половину этих денег.

Полуразоренный Летьерри не отчаивался и немедленно стал искать способы вернуть потерянное. Людей с сильной волей можно лишить богатства, но не присутствия духа. Летьерри пришла в голову мысль испробовать машину Фультона и пароходными рейсами связать Нормандский архипелаг с Францией. Он употребил на эту затею всю свою энергию и остаток состояния.

Через шесть месяцев после исчезновения Рантена из порта Святого Сампсония неожиданно вышел корабль, извергающий клубы дыма, кажущийся с берега пожарищем, пылающим в море. Это был первый пароход, плывущий по водам Ламанша.

Судно, которое ненависть и всеобщее возмущение немедленно наградили презрительными названиями, начало регулярно курсировать между Гернзеем и Сен-Мало.

Вначале, разумеется, дело пошло плохо. Владельцы всех парусных судов, плававших между островами и французским побережьем, возопили. Они заявляли, что это покушение на Святое Писание и на их монополию. В дело вмешались даже некоторые церкви. Один патер, по имени Элигу, заявил: пароход – это вольнодумство. Парусные суда были провозглашены «угодными Богу». Некоторые стали явственно различать дьявольские рога на головах тех быков, которых перевозил пароход. Негодовали довольно долго. Но мало-помалу население стало замечать, что быки прибывают на пароходе менее измученные; что их легче продать, а их мясо лучше; что езда на пароходе безопаснее; переезды стоят дешевле и длятся меньше; пароход приходит и отходит в точно установленные часы; рыба, находясь в пути меньше, доставляется на место совершенно свежей. А еще то, что можно успевать перебрасывать на французские рынки обильные уловы гернзейских рыбаков; что масло прекрасных гернзейских коров переправляется в «чертовой лодке» быстрее, чем в старых парусных шлюпках, не теряет своих высоких качеств, и поэтому отовсюду посыпались заказы. Вообще благодаря «посудине Летьерри» дорога стала безопаснее, торговые сношения регулярнее, сообщение – более оживленным, торговля и сбыт продуктов увеличились. Короче говоря, нужно было примириться с «чертовой лодкой», которая нарушала запреты Библии, но зато обогащала остров.

Некоторые смелые умы решились даже высказаться в этом смысле. Секретарь Ландуа стал первым почтительно отзываться о пароходе. С его стороны это было выражением величайшего беспристрастия, потому что он не любил господина Летьерри. Последний являлся более значительной фигурой, чем Ландуа. Ландуа же, хотя и был секретарем общины в порту Сен-Пьер, происходил из прихода Святого Сампсония. Во всем приходе было всего два человека, чуждые предрассудков: Летьерри и он. Это являлось достаточной причиной для того, чтобы оба они недолюбливали друг друга. Сходство взглядов нередко приводит к отчуждению.

Тем не менее Ландуа честно заявил о том, что одобряет появление парохода. Другие последовали его примеру. Успех постепенно возрастал; он увеличивался, подобно приливу. С течением времени, так как польза, приносимая пароходом, была очевидной, благосостояние острова явно возрастало, наступил день, когда все, за исключением нескольких чудаков, стали приверженцами парохода господина Летьерри.