Девятая жизнь нечисти - Алексей Атеев

– Возможно. Только дело происходило не на Урале, а совсем в другом регионе, а именно на Украине, в еврейском местечке. Эту историю не раз рассказывал мне дедушка.

– Так вы – еврей? – с интересом спросила дама в махровом халате. – Никогда бы не подумала.

– Я-то нет, – ответствовал почитатель Фрейда. – Это мой дедушка по материнской линии принадлежал к еврейскому племени. А я, как говорится, седьмая вода на киселе. Но не в этом дело. Когда я был ребенком, мы с мамой часто ездили летом на Украину, а именно в замечательный город Запорожье, навещали ее родителей. И вот однажды дедушка, ему тогда было лет около семидесяти, рассказал мне одну историю, которую в каждый наш приезд обязательно повторял по моей просьбе – так она мне нравилась. С тех пор я помню ее наизусть и могу передать слово в слово. Если вы, конечно, желаете слушать.

Присутствующие, естественно, не возражали, и почитатель Фрейда приступил к изложению.

Один оставаться боится мертвец.

Рыдай, невеста, и плачь, отец.

В мертвом краю, под сырою землей

Ждет невесту жених молодой.

Око за око и зуб за зуб,

Ищет жену себе каждый труп!

В яму глубокую их положат,

Гроб станет свадебным ложем.

Исаак БАШЕВИС-ЗИНГЕР

«Мертвый скрипач»

Жил некогда на благословенной Украине, в местечке под названием Бар, один еврей. Звали его Хаим Беркович.

Это сейчас Бар – захолустная дыра, где и евреев-то не осталось, всех немцы постреляли, а в оно время не было на Подолии городка краше. Жизнь в нем кипела. Одних винокурен имелось штук тридцать, а то и боле. Базар – что твой улей, а раз в месяц – ярмарка.

Хаима Берковича знали все. Это был здоровенный косоглазый детина с черной кудрявой бородой, на вид и по ухваткам – чистый цыган. В те поры, о коих идет речь, стукнуло ему годков шестьдесят, но выглядел он куда как моложе. Числился он балагулой, или, другими словами, извозчиком. Однако при такой скромной профессии богачом Хаим считался неимоверным. Понятное дело – одним извозом состояния не заработаешь. Но все кругом прекрасно знали, откуда у балагулы гроши. Дело в том, что он был шмуклером, то есть занимался контрабандой. По молодости сам шнырял через кордоны тудема-судема, потом сколотил шайку… Еще задолго до революции плыли к нему через австрийскую и румынскую границы тюки с мануфактурой, необандероленный листовой табак, а также различные изделия из оного, спирт-сырец, лекарства, французский коньяк и кокаин. Бухарест, Яссы, Львов – во всех этих городах имелись у Хаима надежные людишки, поставлявшие ему товар, а на границе, по обе ее стороны, – купленные стражники, помогавшие этот товар переправлять, минуя таможенные посты. Хабар, взятка то есть, как известно, любые границы открывает. А уж потом все это заграничное барахло растекалось во все уголки. Говорят, даже до Киева и Одессы доходило…

Однако, когда в четырнадцатом году началась война, дела у Хаима пошатнулись. Какая тут контрабанда, если везде фронты. Пулю запросто могут влепить, и никакой хабар не поможет. А то еще примут за шпиона и без разговоров повесят на первой березе. Поговаривали: Хаим и по шпионажу был мастак, как видно, его ловкость и тут действовала безотказно.

Но потом настали времена еще более грозные. Разразилась революция, а следом гражданская война… Красные, белые, а то еще какие-то зеленые налетят… Евреям стало и вовсе тяжко. Все требуют, грозят и не только грозят, а от угроз переходят к действиям. Деникины устроили погром, Петлюры устроили погром… И не просто грабят… Убивают сынов авраамовых, а дочерей поганят… Словом, кары египетские.

Однако Хаим, умный человек, не стал вопить «гевалт!» вместе со всеми. Как началась смута, он исчез. И не один, а с семьей. Тут нужно заметить, что у Хаима, кроме жены Хавы, имелось двое сынов-близнецов, таких же бугаев, как папаша, и дочка Ента, в ту пору еще совсем ребенок.

Кончилось лихолетье, пришла советская власть, и глядь, Хаим опять появился в Баре.

Правда, вернулось семейство Беркович не в полном составе. Сыновья куда-то задевались. Куда? Болтали разное. Толковали: в восемнадцатом подался Хаим в Москву. Мол, то ли какой-то его родственник вышел в крупные чины, то ли, используя некие связи, Хаим сам захотел стать комиссаром. Однако ничего у него не вышло. Дали будто бы пинка под зад: не путайся у больших людей под ногами, старый черт. Плюнул Хаим на большевиков и двинул в обратном направлении. По дороге отбились от него сыновья. Один, Левчик, подался к Махно, другой, Наумчик, к красным, а сам Хаим добрался до Одессы, благополучно пережил здесь двадцать восемь армий и правительств по очереди, а то и совместно владевших этим славным городом, а когда гражданская война кончилась, подался на родину.

Видать, у нашего балагулы какие-то средства были припрятаны, потому что, кроме традиционного извоза, он открыл маслобойню. В ту пору коммерция распустилась пышным цветом, большевики объявили нэп, и торговцы из тех, кто выжил и не сбежал, повылазили из своих щелей. Понятно, что главным занятием Хаима и в новое время стал вовсе не извоз и не переработка молока, а все та же контрабанда. Правда, хоть и границ вокруг стало много больше, перебираться через них оказалось значительно труднее, чем при царе Николаше. В погранотряды пришли люди идейные и партийные. Взяток они не брали, а если кто и хабарничал, то с большой опаской. Правда, и доход от контрабанды значительно возрос… Словом, дело по-прежнему было прибыльное, хоть и опасное. А гешефты Хаим страсть как любил.

Но оставим пока коммерцию и вернемся к частной жизни Хаимового семейства.

В двадцать пятом году, а именно в ту пору происходит действие этой истории, дочке Хаима Енте исполнилось восемнадцать. Несмотря на то что отец и старшие братья отличались страхолюдной наружностью, она выглядела совсем иначе. Длинноногая, узкобедрая, с двумя толстыми темно-русыми с рыжиной косами, зеленоватые глаза сияют, будто два фонаря. А уж нрав!.. Кротка, как голубица, слова никому поперек не скажет. Да и к ней у отца отношение было вовсе иное, чем к окружающим, родным и близким, даже к жене Хаве. Хаим называл Енту не иначе как «коханночка», «счастье мое» и разными другими ласковыми именами. Пылинки, как говорится, сдувал.

Характер Ента имела мечтательный, любила читать, и больше всего сказки. Короче говоря, жила-поживала Ентеле, словно принцесса Суламифь в сахарном замке.

Однако время на дворе было вовсе не старозаветное. Может быть, до молоденькой мечтательницы это и не доходило, но ее изворотливый папаша прекрасно сие обстоятельство понимал.

Сидит Ента у окошка, уставленного горшками с геранью и бальзамином, таращится на улицу. Вон шагает куда-то сапожник, она его немножко знает, недавно стачал ей новые козловые башмаки со стальными подковками. Подковки звонко цокают по брусчатке мостовой. Правда, Ента редко их надевает – ходить-то особо некуда. А вот спешит неизвестная барышня. Стриженая, юбочка короткая, губки намазаны. Сразу видать – шикса[3]. Ента даже сморщилась от возмущения. В Одессе она навидалась подобных особ. О них говорили разные нехорошие вещи.