Девятая жизнь нечисти - Алексей Атеев

Ента представила себя в такой же коротенькой юбочке. Нет, это ужас. Со стыда умереть можно. Хотя, говорят, в Америке в таких нарядах ходят даже еврейские девушки.

Неизвестная девица давно исчезла из виду, а Ента продолжала размышлять о нарядах, об Америке, о возможном женихе… Кого судьба ей готовит в суженые?

На улице показалась странная процессия. Целая толпа молодых людей, человек, наверное, тридцать, шла куда-то… В руках лопаты… Разговаривают, смеются… Уж не работать ли отправились?!

Да, наверное. С лопатами в синагогу не ходят. В толпе много знакомых лиц. Вон Лия, подруга не подруга, а девушка из хорошей семьи, ее прадед был раввином, или вон тот высокий юноша, которого, кажется, зовут Соломон. Про него говорят: готовится поступать в иешиву. Но ведь сегодня суббота! Как же можно работать в субботу?! Ента от изумления приоткрыла ротик. Ну ладно, гои. Их тоже много в толпе, но ведь там же и евреи. Тот же Соломон. Кому, как не ему, будущему ешиботнику, не знать: что-либо делать в субботу – великий грех.

– Папа! – закричала Ента. – Посмотри, они с лопатами…

Подошел Хаим, глянул в окно, усмехнулся:

– Называется – субботник. Новый советский обычай. Ленин, говорят, придумал. Чтобы, значит, потрудиться на пользу обществу. Эти пошли поле для физкультуры устраивать. Ты, Ентеле, зря газет не читаешь. Много нового узнать можно.

– Но как же так, папа?! Сегодня же суббота! Даже при царе уважали наши обычаи. В субботу работать нельзя. Или советская власть отменила… Да быть того не может. Сам же говорил: советская власть евреев любит…

– Советская власть всех любит одинаково, – сурово заметил Хаим. – А если кого не любит, то различий не делает. К стенке ставит, не спрашивая нации. Или налогом облагает… – Он тяжело вздохнул. – И хабар нынче не в моде. За взятки в Сибирь отправляют… Так что, дочка, как говорят русские: «с волками жить, по– волчьи выть». Этих ребят называют – комсомольцы. Молодежь – надежда и опора всякой власти…

– Про комсомол я знаю, – не сдавалась Ента. – Они в бога не верят. Ни в какого, ни в русского, ни в еврейского. Но Соломон Нехамкис шел с ними… Он ведь в иешиву собирался… Как же это?..

– Ну, иешива! – вскричал старый контрабандист. – Что она сейчас дает? Кому это нужно, знаешь ли ты наизусть Тору или не знаешь! Мне старый Нехамкис говорил: Соломон не в иешиву хочет, а в институт. По ночам Маркса читает… Станет инженером, выйдет в люди… Может, и тебе, Ентеле, в комсомол податься?

От таких папашиных слов девица даже слезу пустила. Уж больно обидно показалось – сам отец толкает в ряды стриженых.

– Не любишь ты меня, – сквозь рыдания произнесла она. – Или в жертву хочешь принести, как Авраам Исаака…

– То-то, что люблю, – усмехнулся Хаим и погладил Енту по русой головке, – счастья для тебя хочу, поэтому и советую, как лучше…

Как уже сообщалось: у Енты имелись два старших брата, которые сгинули в гражданскую. Ни слуху о них, ни духу… И вдруг заявляется один из них… И как еще заявляется!

Раз поутру стучится кто-то. Ента глянула в окно – военный. Она к папаше: так, мол, и так. Неизвестная личность, вся в ремнях и при «нагане», к нам пожаловала. Хаим, конечно, струхнул: мало ли… Тоже зыркает в окошко, а военный уже сапогами в дверь тарабанит.

– Да это же Наумчик! – наконец признал Хаим одного из своих блудных сыновей.

Двери отворились: начались объятия, вопли, причитания. Старая мамеле Хава воет, сестричка тихонько всхлипывает, и даже Хаим натужно кряхтит. А Наумчик их всех успокаивает.

А вечером, за столом, уставленным различными яствами, еврейскими вкусностями, между рюмками водки-пейсаховки Наумчик рассказал о своей жизни. В восемнадцатом попал он в Красную армию, в артиллерию. Вначале рядовым бойцом служил, потом помкомвзвода. А дальше учеба на курсах, и вот он уже командир. Бросало его от Украины до Средней Азии. И в Польше воевал, и на Дальнем Востоке… А теперь в Москве служит. Про брата своего единокровного Левчика ничего толком не знает. Служил Левчик у батьки Махно, а куда потом делся – неведомо. Одни говорят – в Румынию подался, другие – в Париж.

– А ты, сынок, в каких званиях ходишь? – спрашивает Хаим у Наумчика.

– Помощник командира артиллерийского дивизиона, – отвечает тот.

– Это по-новому. А если, к примеру, в царские звания перевести?

Наумчик задумался.

– Наверное, поручик, – неуверенно произнес он, – а может, капитан.

– Посмотрите, люди! – всплеснула руками старая Хава. – Мой Наум – офицер!

– А скажи, сынок, – не отставал любознательный отец, – живешь ты… хе-хе… один? Или, может, женился?

– Не без этого, папаша, – отвечал Наумчик. – Уже года два как…

– И кто же она… э… твоя супруга?

Красный командир потупился, потом его пальцы поиграли пустой рюмкой темно-зеленого стекла. Родственники напряженно ждали ответа.

– Русская девушка, – наконец сообщил Наумчик.

– Шикса! – изумленно воскликнула Ента.

– По-твоему, шикса, а по-моему, советская женщина! – строго поправил ее брат.

– Горе на мою голову! – запричитала Хава.

– Ша! – строго сказал Хаим. – Помолчите пока! И дети у тебя есть? – вновь обратился он к сыну.

– Сын, – гордо сообщил Наумчик. – Назвали Владимиром. В честь вождя мирового пролетариата. Родился два месяца назад, аккурат в апреле.

– Христианское имя… – вновь заныла Хава. – Ой, не видать мне внука!

– Почему не видать, мамеле? – удивился Наумчик. – Приезжай в Москву, посмотришь…

– Так не еврей он, а мамзер. Матка-гойка…

– Замолчите, женщины! – Хаим стукнул по столу так, что подскочили тарелки, а одна рюмка даже упала. – Идите спать, время позднее! – Он глянул в окно. На улице едва-едва занимался вечер.

– Давай-ка, сынок, выпьем за твоего сына, – предложил Хаим, когда женская часть семьи покинула застолье. – Сам понимаешь, как говорится: бабы – дуры.

– Так вы, папаша, одобряете мою линию? – осторожно спросил Наум.

Хаим, не отвечая, вновь наполнил рюмки, произнес «лехайм», выпил свою. Подцепил вилкой кусок жареной печенки.

– Не знаю, что и сказать, сынок, – прожевав, начал он. – Времена больно непонятные. Вроде и жить стало полегче, и дышать посвободнее, ан нет! Почти все изменилось… Даже, кажется, люди стали другими, хотя как такое может быть?

– А вы, папаша, все тем же промышляете? – осторожно спросил Наумчик.

– Не без этого, сынок, не без этого…

– Попадетесь рано или поздно. Сейчас, как вы правильно подметили, не те времена.

– Так и я о том же! Как жить дальше, не знаю. Пока еще торговать разрешают, но чую: рано или поздно всех одним махом прихлопнут.