Как я была Пинкертоном. Театральный детектив - Фаина Раневская

Приказав себе успокоиться, я попыталась логически развить свои домыслы.

С кем Тоня в каюте? Кажется, была с Лизой до того, как ту переселили в люкс!

В глазах потемнело. Все складывалось. Любовь Петровна не подпустила бы к себе чужого, значит, рядом был кто-то хорошо знакомый, от кого неприятностей не ждешь. Мы так и не узнали, кто же стоял на палубе, даже не знали, мужчина или женщина. А ведь все просто: Лиза и Тоня! Отсутствие любого другого заметили бы соседи по каюте и сообщили об этом Проницалову. Но, сговорившись, эти двое могли и Павлинову за борт отправить, и алиби друг дружке создать. Что, если зависть была двойной – у Лизы из-за желания самой стать Примой, а у Тони из-за роскошной, не в пример остальным, жизни Любови Петровны?

Я испытала горячее желание, подобно Меняйлову, заломить руки в крике про труппу убийц.

С трудом взяв себя в руки, я осталась на месте. Нельзя обвинять человека, не имея серьезных доказательств. Сломанный каблук или запах «Шипра» еще не улики. Трупа нет. Проницалов, правда, твердит, что пока нет. А без трупа как можно делать выводы?

Зависть одной женщины к другой способна эти горы не только сдвинуть, но разнести по камешку.

Трупа пока не имелось, зато имелось, как выразился Проницалов, «наличие отсутствия Любови Петровны Павлиновой», а следовательно, и виновник (или виновники) этого наличия. Или отсутствия. Или наличия отсутствия.

Из подозреваемых у нас две девушки – Лиза и Тоня, – явно завидовавшие Любови Петровне каждая по-своему. Лизе было важней само положение Примы, возможность блистать на сцене, слушать аплодисменты, принимать букеты и слова восхищения. У нее хороший голос и слух, но абсолютно никаких актерских талантов: на сцене, если не танцует, стоит столбом, почти раскрыв рот. Актрисы из нее не выйдет, театра Лизе не видать. Значит, ее время только на гастролях. Даже в фильмах, благодаря которым прославилась Павлинова, популярные глупейшие роли необходимо играть. Лизу устраивали гастрольный успех и копны цветов Гадюкино или Коллективска, она явно не задумывалась о будущем, получая свою порцию счастья от настоящего. Может, так и нужно жить? Может. Но я не согласна.

Тоня иная, у нее тоже хороший голос, и слух есть, но девушке вовсе не нужна слава – ни певческая, ни тем более артистическая. В жизни Любови Петровны ее привлекали обеспеченность и внешний лоск. Она пыталась копировать повседневный стиль Примы, немало в этом преуспев. Лиза – блондинка от природы, Тоня – крашенная пергидролем. Я не раз замечала, что она шьет похожие платья, носит похожую обувь, сумочки. И голубой шарфик – тоже подражание Любови Петровне. Только все поневоле более низкого качества, их финансовые возможности не сравнить.

Я понимала Тоню – сама себе она казалась такой же и даже лучше Павлиновой, а значит, достойней роскоши, которая окружала народную любимицу. Не на сцене, а в жизни. Лиза мечтала о славе, Тоня о красивом платье, Лиза об аплодисментах, Тоня о правительственных приемах, Лиза о признании ее певческого таланта, Тоня о домработнице и личной портнихе. Каждой свое, мне симпатичней мечты Лизы, но если ради их осуществления они действительно сговорились и совершили что-то ужасное…

Могли они это сделать?

Приходилось признать, что могли.

Лиза свое даже получила, она заменила Любовь Петровну и вживалась в роль с каждым днем все лучше. Девушка уже не просто принимала как должное зрительский восторг и море цветов, но стала смотреть свысока на тех, кто помогал ей выглядеть Павлиновой.

Суетилов сообщил:

– Лиза потребовала себе костюмершу, мол, не будет же она, Прима, таскать свои платья на выступления и одеваться сама.

Костюмерши на гастроли отправились три – сама Лиза, Тоня Скамейкина и Мария Игнатьевна, особа пожилая и весьма желчная. Она отвечала за мужские костюмы, которые периодически штопала, поскольку прожигала дыры пеплом от папирос. Когда дыр становилось слишком много, приходилось шить новый костюм. Марию Игнатьевну не увольняли, только уважая стаж, она работала в нашем театре всю жизнь с подросткового возраста, всем казалось, что работала и до основания театра тоже.

Тоня Скамейкина была на посту пару лет, но у нее золотые руки и довольно веселый нрав, что, впрочем, не мешало переругиваться со всеми подряд. Лиза с Тоней дружили, хотя Тоня завидовала Лизе из-за ее «принадлежности» Любови Петровне. Вполне объяснимо, отвечать за гардероб Павлиновой или за массу сценических костюмов нескольких актрис не одно и то же.

И вот теперь Лиза решила, что ей как Приме полагается личная костюмерша.

Когда Суетилов попытался объяснить новой Приме, что у него просто нет свободной костюмерши, Лиза дернула плечиком:

– Тогда я буду костюмершей, но не буду замещать Павлинову. Выступайте сами.

Гваделупов на это сказал:

– М-да…

Больше сказать нечего.

Я была с ним согласна, похоже, с Лизой мы наплачемся. Знать бы еще, как долго это продлится. Мы словно висели связанными и вниз головой, гадая, отправят нас на костер инквизиции или все же отпустят. При этом требовалось выступать, смешить, вдохновлять и радовать.

Обязанности костюмерши при Лизе пришлось исполнять Тоне Скамейкиной. Мария Игнатьевна переключилась на женский гардероб, а мужчины согласились справляться сами. В труппе назревал бунт, пока это не было заметно даже пристальному взгляду, но я достаточно долго работала в театре и слишком хорошо знала тех, кто выходил на сцену вместе со мной.

От перегрузки весьма нерасторопную Марию Игнатьевну спасало только то, что количество сцен из спектаклей резко сократили ради удобства Лизы и мы старались по примеру мужчин готовить костюмы сами, так надежней.

Рабочим сцены хлопот тоже поубавилось, три отрывка за выступление это не восемь, к тому же, чтобы Лиза не путалась в мебели, старались играть, обходясь парой стульев и каким-нибудь диваном, позаимствованным в местном реквизите. На концертах все больше пели – Лиза в сопровождении оркестра и Гваделупов под гитару Обмылкина и трубу Свистулькина.

Директор Суетилов начал прикидывать, как бы отправить часть труппы домой еще до Крыма. Это был верный расчет: если большинство не занято, к чему везти их до самой Ялты?

Такое положение дел не способствовало спокойствию в труппе. Актеры начали посматривать друг на друга косо и обращать внимание на мелкие недочеты, которые еще вчера по-дружески помогали исправить или затушевать. Любая ошибка в произнесенной фразе демонстративно подчеркивалась.

Это не касалось только Лизы, ей по-прежнему помогали все, даже те, от кого помощь не требовалась.

Обидно, что из-за этой суеты с перераспределением обязанностей трагедия с Любовью Петровной как-то отошла на задний план. Временами мне казалось, что о ней помним только мы с Проницаловым. Суетилова и Тютелькина все устраивало, остальных актеров тоже. Неприятно, но многие стали искать расположения новой Примы. Особенно старался Меняйлов. Мне на него смотреть тошно, такие слизняки, как рвотное средство, после обеда лучше не вспоминать.