Тайный брат (сборник) - Геннадий Прашкевич

– Господь знает мое имя. Он отличит меня.

Толмач перевел эти слова, и, подумав, Маштуб понимающе качнул головой.

– Ты свободен, – объявил толмач.

– Как тебя понимать, отступник?

– Ты свободен и можешь идти в любую сторону. Неутомимый и строгий защитник истинной веры Маштуб говорит, что у латинян мягкие языки. Ему не понравилась твоя песнь, но ему понравилось, что ты держишься так спокойно и так доверяешь своему Богу. Нет бога, кроме Аллаха, но Маштуб дарит тебе жизнь, потому что считает, что ни один побежденный никогда не сможет петь торжество. Он отнял у тебя это торжество, и это больше, чем ты думаешь.

И повторил:

– Уходи.

– Если я отойду от шатра Маштуба, меня зарежут.

– Это никого не касается. Это уже твое дело, латинянин.

– Я не могу поверить, что Маштуб сказал тебе именно так. Переспроси Маштуба.

С некоторой неохотой толмач перевел слова серкамона Маштубу, и начальник Акры высокомерно рассмеялся.

– Маштуб сказал, что тебя проводят до стен крепости и даже выведут за стены. После этого тебя отпустят, и ты должен дойти до своих палаток сам и рассказать всем о благородстве Маштуба. Ты должен рассказать, что все воины в Акре носят на поясах пряди волос своих жен и детей и будут спасать своих жен и детей. Может, ночь выдастся темная, не будет луны и многих костров, тогда ты доберешься до палаток латинян живым. А если выйдет луна, тебя поразят стрелы.

– Но ночь еще не наступила.

Маштуб неожиданно хлопнул в ладони.

– Пока не наступила ночь, ты будешь гостем Маштуба, – объяснил толмач. – Пей и ешь, набирайся сил. Сегодня ты гость Маштуба, он хочет слушать твои песни. Но не серди начальника Акры, – быстро добавил толмач. – Пой ему про любовь.

– Я дал священный обет перед Господом петь только святой подвиг.

– Не серди Маштуба, – повторил толмач ровным голосом.

– Я дал священный обет.

– Тогда попробуй дожить до вечера.

В шатер уже внесли шербет и горячую баранину.

Маштуб повел рукой, приглашая гостя сесть на ковер.

Тело сеньора Абеляра уже унесли, но его отрубленная голова все так же равнодушно следила за приготовлениями.

– Разве голову сеньора Абеляра не унесут?

– Сеньор Абеляр тоже гость Маштуба, – впервые усмехнулся толмач, с завистью поглядывая на дымящиеся кушанья. – Он разделит с вами трапезу. Или просто поприсутствует…»

«…опустив веки, серкамон снизу вверх смотрел на юную госпожу замка Процинта. Он не смог помочь барону Теодульфу, попавшему в руки неверных под Акрой, зато Господь пожелал спасти серкамона и оставил его свободным. Господь вывел его за стены вражеской крепости, и ни одна стрела не вонзилась ему в спину. Серкамон сам собирался идти в замок Процинта, но почему-то повернул к монастырю Барре. И хорошо, сейчас подумал он. Хорошо, что я не пошел в замок. Амансульта действительно ведьма. Я чувствую это. Так о ней везде говорят, и теперь я вижу, что это правда. Неистовость богохульного барона Теодульфа, пусть и прощенного церковью, и похоть его покойной жены, конечно, не могли принести никакого другого плода, подумал серкамон, утверждаясь в той мысли, что он правильно поступил, не отправившись прямо в замок. Барон Теодульф прощен Святой римской церковью, но дочь у него ведьма. Эта юная девица смотрит на меня с явным осуждением. Она, наверное, ожидала от меня чего-то другого. Я сам никогда первый не заговорю с нею, даже если она узнает, что под Акрой я попал в плен вместе с ее отцом. Говорят, что она собирает деньги, чтобы выкупить из неволи отца. Но говорят и то, что она ищет нечистые клады. Ее отец такой богохульник, что, может, было бы лучше, чтобы его убили при штурме, но этого не случилось. Барону Теодульфу выпало иное. Он свершил святой подвиг. Он прощен.

А его дочь – ведьма.

Ее внешняя восхитительность ложна.

Ее внешняя восхитительность не вытекает из природы видимого, она всего лишь следствие слабости наших глаз. А неистовый богохульник барон Теодульф все же прощен. Прощен потому, что четыре года назад он чуть ли не самым первым из благородных баронов явился к дубу подле Жизера, чтобы увидеть поцелуй мира, которым обменялись английский и французский короли. И он был среди самых первых, кто отправился в путь со святыми паломниками освобождать гроб Господень.

Теперь серкамон пел. Павший под ударами мечей на поле брани, и тот, кто в бою сорвал с древка желтое знамя султана, и кто щедро проливал водянистую кровь неверных, не щадя ни женщин их, ни детей, и кто замертво падал весь в щетине от вонзившихся в него стрел, все они счастливы! – так пел серкамон. Счастлив любой, поднявший свой меч на неверных, – он спасен! Те, кто в неволе, они грызут жесткий тростник, они пьют тухлую воду из вонючего бурдюка, их кусают москиты и мелкие твари, и все равно они тоже спасены! Так угодно Богу.

Серкамон сверкал желтыми глазами, пугал толпу.

Монжуа! Он пел и снова возвращался в не такое уж далекое прошлое.

Одиннадцатого июля 1191 года крепость Акра наконец пала. На каменных, разбитых катапультами башнях взвились латинские знамена. Церкви, обращенные неверными в мечети, вновь были освящены. Уцелевших жителей города толпой выводили на дымящиеся площади, а тех, кто еще прятался и боялся выходить, выкуривали огнем и дымом из погребов и подвалов. Часть защитников Акры, схваченная с оружием в руках, была сброшена копьями с высоких стен, часть уведена в Антиохию для продажи. Было взято все золото, все драгоценные камни, а еще Святой крест. Из мрачных темниц вывели тысячу шестьсот пленных пилигримов. А неверных, попавших в руки, убивали, сколько хотели, а сколько хотели, оставляли в живых. Устав работать мечами и кинжалами, паладины падали на колени, вознося хвалы милостивому Господу, отдавшему в их руки такой богатый город. Много было спасено пленных странников, ранее попавших в руки неверных, но среди них не оказалось барона Теодульфа, уведенного сарацинами в суматохе куда-то вглубь Святой земли, все еще попираемой неверными. Не оказалось неистового барона и среди тех, кто шел с летучими боевыми отрядами к Иерусалиму, встречая на пути волнующие слух чудесные имена – Каифа, Капернаум, Назарет, Вифлеем. «И каждый вечер, – писал один из очевидцев, – когда войско располагалось лагерем в поле, прежде чем люди уснули, являлся некий человек, который громко кричал: «Святой Гроб! Помоги нам!» И все падали на колени, и кричали вслед за ним, и в мольбе поднимали многочисленные руки к небу, и плакали. А он снова начинал и кричал так трижды. И все бывали этим сильно утешены».

Вот подходит пора, неверные вновь сдадут Яффу!

Толпа тревожно прислушивалась к высокому, чуть хрипловатому голосу серкамона, переводя взгляды то на него, то на хозяйку Процинты. Никто не понимал, чем, собственно, не угодил серкамон Амансульте, но все чувствовали, что он ей чем-то не угодил. И когда серкамон умолк, Амансульта выпрямилась в седле.