Тайный брат (сборник) - Геннадий Прашкевич

Старая служанка Хильдегунда знала много страшных историй, иногда она рассказывала и о Торквате. По ее рассказам, в Вероне, столице короля Теодориха, короля варваров, разоривших Рим, этот Торкват, далекий предок Амансульты, был обвинен в измене. Ганелон вдруг будто услышал негромкий голос своей хозяйки, вслух зачитывающей монаху Винсенту: «О, если бы хоть какая-нибудь свобода была возможна! Я бы ответил словами Кания, которые он произнес, когда узнал об обвинении, предъявленном ему Гаем Цезарем, сыном Германика, что он замешан в заговоре, направленном против императора: Если бы я знал об этом, ты бы не знал!» Возможно, Амансульта читала одну из старинных книг Торквата, жестоко казненного королем варваров Теодорихом. Возможно, старая служанка Хильдегунда добавила к своим странным рассказням что-то такое, что могла действительно ненароком услышать от Амансульты.

Взошла луна.

Свет ее был неверен.

Но в ее неверном свете Ганелон увидел: вода в пруду стоит совсем низко, видимо, уходя, Амансульта подняла щит. «Для того, чтобы достичь глубин познания, – снова вспомнил он слова Амансульты, – не всегда следует искать тайных проходов. Иногда достаточно поднять уровень вод». А может, это произнес монах Викентий из Барре. Он, Ганелон, тогда прятался за дверью большой залы донжона. У него острый слух. Он хорошо запомнил удивление Амансульты: «Поднять уровень вод? Что могут значить эти слова?» А Викентий из Барре, тщедушный монах с маленькими воспаленными мышиными глазами, удивленно ответил: «Разве слова всегда должны что-то значить?»

А разве нет?

Этого Ганелон не знал.

Он устал, его тело болело.

Он наконец медленно поднялся, опираясь на сильную руку брата Одо.

Наверное, брат Одо захотел бы услышать о том, что совсем недавно вода в пруду стояла так высоко, что переливалась через плотину… К тому же эта костяная пластинка… Ганелон уже открыл рот, чтобы рассказать о своих сомнениях брату Одо, но что-то удержало его от слов…»

«…смрадный переулок, грязь, нечистоты – все, как везде, как даже в замке Святого ангела. Рим пуст. Ганелон даже видел волчицу в Колизее. Она поднимала острую морду к низкому небу, серо опрокинутому над пустым вечным городом. Вой низкий и тоскливый внезапно срывался, гас. Всадник, медленно выступивший из тумана, густо плывущего с невидимого Тибра, ругнул споткнувшуюся лошадь:

– Короля Ричарда увидела, скотина?

И снова туман. Снова тишь, вой волчий.

Рим пуст. Пусты дома. Пусты мертвые переулки.

Дева Мария, Иисусе сладчайший! Ганелон отчетливо чувствовал: место, которое он ищет, где-то рядом. Отправляя Ганелона в Рим, брат Одо сказал: нужное место ищи за колонной Траяна, где-то возле Вороньей бойни. Там, в узких переулках, среди бедных огородов и виноградников, должен стоять старый пыльный дом, сложенный из камня, но с деревянным чердаком. Дом этот поставлен в два этажа, но главное в нем вовсе не два его этажа и даже не чердак, а то, что снаружи не видно, – подвал. А чтобы понять, куда ты пришел, правильно ли ты пришел, тебе придется принюхаться. Со стороны искомого дома должны долетать некие необычные запахи – может быть, незнакомых трав, странного зелья, даже крови, а может, адской серы. И непременно должен виться хотя бы слабый дымок над каминной трубой, даже в самое теплое время года.

Брат Одо сказал: найди указанное место и найди старика.

Это еретик, сказал брат Одо. Он еретик и тайный тёмный маг.

Старика зовут Сиф, его кличка – Триболо. Так его прозвали на улицах Рима – Истязатель.

Смутной памятью, во многом размытой болезнью, Ганелон обращался в прошлое, восстанавливал то, что случилось семь лет назад.

Однажды в замок Процинта тоже приходил тёмный маг, вспоминал он.

Тощий грязный старик – длинные пальцы с явственными узлами суставов обожжены кислотами, на голове красная шапка, на плечах черный, как ночь, плащ, может, бархатный и такой длинный, что запачканный пылью конец его волочился прямо по полу. Тощий грязный старик много времени проводил наедине с Амансультой, но чем они занимались, этого никто не знал. Старик уже тогда выглядел старым, и уже тогда его звали Сиф, но прозвище Истязатель в те поры никому не было известно. Чтобы заработать такое прозвище, старик, наверное, немало поистязал живых тварей, добиваясь раскрытия великих тайн – как движутся, например, лапки, почему моргают глаза, зачем движения и поступки некоторых тварей как бы копируют человеческие и всякое тому подобное.

Триболо.

Истязатель.

У старика, несомненно, есть помощники, но помощников Ганелон не боялся. Он решительно отверг помощь брата Одо и отправился на поиски гнезда еретиков один. Он знал, что справится, ибо знал, что бояться следует не людей, а злых чар. Потому и шептал про себя неустанно: «Фиат волюнтас туа… Да будет воля твоя… Ет не нос индукас… И не введи во искушение…»

Воистину умирает Рим.

Даже в квартале Борго так грязно, что ноги тонут в нечистотах.

Ноги тонут в нечистотах и на подходе к Латеранскому дворцу. Как гигантская, оставленная моллюском раковина, гулкий, но пустой Рим никак не может вновь заполниться живой жизнью. Зато живая жизнь кипит на дорогах. Там неустанно взывает к будущим паладинам, неустанно поднимает новых святых странников неистовых пилигримов на великий подвиг святого креста все более и более крепнущий голос великого понтифика апостолика римского – новоизбранного папы Иннокентия III: «Очнитесь, верующие! Разве не пора спасти наследство нашего Господа, вернуть Святой римской церкви те места, которые сам Иисус Христос освятил своею земной жизнью?»

Торопятся по пыльным дорогам взволнованные легаты папы, неустанно взывают к верующим: «Очнитесь, верующие! Кто здесь горестен и весь в бедах, тот будет в Святой земле радостен и богат! Очнитесь, добрые христиане! Прислушайтесь к странникам, вернувшимся с Востока. Жестоко попирается вера христианская в Святой земле. Там блага земные расхищены, там святым паломникам на каждом шагу грозит ужасная опасность. Многие истинные христиане до сих пор несправедливо томятся в плену, они гниют в мрачных сырых темницах, гибнут от жажды и голода, а подлые сарацины требуют за пленных христиан невиданные выкупы. Горят христианские монастыри, безвинно и безвременно гибнут благородные рыцари. А неверные, размахивая желтыми знаменами подлого Магомета, хозяйничают даже во внутренних областях Романии, всегда до того принадлежавших христианскому Константинополю.

Всех виня, всех укоряя, ни от кого не пряча и не отводя в сторону обжигающих глаз, святой человек магистр Фульк, а с ним посланец папы кардинал Падуанский неустанно проповедуют с папертей: «Очнитесь, честные христиане! Вера в страдающего Христа подорвана. Утерян небесный Иерусалим. Разве не пора восстановить силу веры? Разве не пора одолеть нечистые дьявольские козни и вернуть Святой римской церкви ее прежнее положение, столь жестоко в последние годы ущемленное агарянами? Ужасный позор, ужасный стыд, ужасное горе, что столь презренное и недостойное племя, как подлые, не знающие жалости сарацины, сумело вдруг одолеть великий народ, осиянный светлым именем Христа!»