Энгус. Первый воин - Орландо Паис Фильо

Несколько недель прошли, не отличаясь одна от другой. Ничего не происходило, новых попыток штурма мы не предпринимали. Айвар и Хальфдан считали, что Нортумбрия разделена между двумя ее королями Аэлем и Осбертом, и потому нечего опасаться, что на помощь Йорку придут какие-нибудь другие отряды, поскольку короли-соперники никогда и ни при каких условиях не объединят свои военные силы. На самом деле правильность этой точки зрения надо было еще доказать. Паника, которую сеяли воины-норманны на всем протяжении от земель восточных англов до Нортумбрии, и разрушения, которые они приносили, могли заставить двух королей, особенно Аэля, который знал, что Айвар и Хальфдан пришли за его головой, позабыть свои распри и объединиться против угрозы викингов со своим соперником. И вот когда мы ждали этого меньше всего, на горизонте засверкали серебряные доспехи. У нас уже не было времени выстроиться в боевые порядки, и только главные ярлы во главе с Айваром наскоро обсудили нашу стратегию.

— Чтобы победить, на этот раз придется пустить в ход хитрость, — сказал Морской Волк.

— Что конкретно ты предлагаешь? — перебил его Айвар.

— Надо рассыпаться так, словно мы отступаем, чтобы они как можно быстрее нарушили свои боевые линии. И как только они потеряют строгую организацию, мы выстроимся и пойдем в контратаку.

— Пожалуй, это лучшее, что мы можем сейчас сделать, — согласился Хальфдан, и ярлы перешли к вопросам тактики. Густые брови топорщились, руки метались перед бородами, а сами бороды развевались на весеннем ветру. Ярлы кусали губы, а глаза, в которых горела жажда добычи, оставались серьезными и сосредоточенными.

Они придумали немало уловок и разделили войско на несколько частей, чтобы убедительней разыграть отступление.

Два взвода копейщиков оставались под городом, чтобы отразить возможную атаку его солдат. Это был самый вероятный исход, поскольку, видя подошедшую помощь, нортумбрийцы явно решат атаковать нас сразу с двух сторон. И тогда решение оставить там этот отряд не повредит, а наоборот, послужит к более успешному осуществлению придуманной нами ловушки. Большая группа тяжеловооруженной пехоты разделилась на четыре части, которые должны были имитировать отступление по четырем направлениям. Остальные же должны были вскочить на лошадей и первыми броситься прочь, создавая впечатление, что это ярлы — самая вожделенная добыча любой битвы. Еще один отряд должен был встать на пути нортумбрийской армии, чтобы потом отрезать ей путь к реальному отступлению.

Итак, сигнал был подан, и наши горнисты затрубили песню позора и бегства — фальшивого отступления.

Четыре отряда бросились в четыре разные стороны, образовав четыре огромных полумесяца так, чтобы враг мог видеть хвост каждого отступающего отряда, в то время как голова его заворачивалась обратно для фронтальной атаки.

Нортумбрийцы и в самом деле разразились криками триумфа и пошли в атаку. Фортуна неожиданно обернулась к ним лицом, и мы отчетливо слышали крики восторга, доносившиеся из города. Осажденные тоже праздновали победу.

Наша кавалерия резко развернулась, и нортумбрийцы повисли у нее на хвостах. Оставленный отряд тоже имитировал всеобщее отступление, но на самом деле всячески пытался задержать нортумбрийцев, разыгрывая фарс между отступающей пехотой и кавалерией конунгов.

И наша стратегия сработала, как и должна была сработать. Большинство войск противника смешалось, и только небольшая часть успела добраться до наших арьергардов.

Ворота Йорка наконец распахнулись, выплевывая наружу сотни воинов, и тут-то их встретили наши копейщики, расположенные под самыми стенами. Пользуясь возникшим замешательством, они рванулись в город, перекрыв выходившим дорогу, как каменная стена преграждает дорогу ручью.

Нортумбрийцы, что находились на открытом пространстве, были уже совершенно рассеяны, и тогда мы начали свое обратное движение. Наши слаженные действия вызывали неистовый восторг! Все четыре отряда, ловко развернувшись, окружили врага, как четыре дьявольские змеи. Теперь мы отрезали нортумбрийцам все направления, и они растерялись от неожиданности. Тогда мы обрушились на них с такой силой, что затрещали щиты и застонала земля. Я видел неприкрытый страх на их лицах, в то время как на наших горел хищный огонь.

Вовремя подоспела и наша кавалерия. У нортумбрийцев не осталось даже надежды.

Аэль и Осберт поняли, что попали в чудовищную ловушку, и с этого момента ничто не защитит их от ярости викингов. Нортумбрийцы смешались, начав отступление, которое только ухудшало их положение. Они были напуганы, а мы продолжали их преследовать всей объединившейся пехотой, которая превратилась в одно огромное монолитное чудовище, разбивающее все на своем пути. Сминая все, что еще оставалось, мы прорывались к воротам Йорка. Мы превратились в военную машину, столь же совершенную, как заточенные лезвия наших мечей и топоров. Все, что попадалось нам на пути, немедленно уничтожалось, разрубленное на мелкие куски. Крики ярости и боли, звон топоров и мечей, свист стрел сопровождали это дьявольское побоище. Наконец мы преодолели сопротивление врага и ворвались в город, где не прекращали резни до тех пор, пока земля под нашими ногами не превратилась в кровавое месиво. Мы не жалели никого и ничего. И город Йорк еще несколько дней пылал, наказанный за свое упрямство.

Наша удача принесла нам множество самой разнообразной добычи. Мы получили все, что только могли себе представить, и каждый был удовлетворен, зная, что непременно получит свою долю серебра за участие в этой битве и этой войне, которую денно и нощно будут славить на пирах, где прольется море эля. Но самыми счастливыми, пожалуй, были Айвар и Хальфдан, ибо они, наконец, получили и то, к чему так стремились, — отмщение. Среди пленных оказался король Аэль, один из тех, кто умертвил старого Рагнара Лодброка, отца Айвара и Хальфдана. Что же касается второго короля, Осберта, все говорило о том, что он пал в битве. Поэтому вся месть обрушилась только на одного Аэля. Особенно свирепствовал Айвар, ведь Аэль был его главным трофеем.

Существуют установленные формы мести, но они не распространяются на те случаи, когда сын мстит за убитого отца. Но даже это не могло удовлетворить Айвара: он задумал для Аэля худшее. Это был обряд Одина, или блодом, обряд Кровавого орла.

И вот как был отомщен старый Рагнар Лодброк.

В одно прекрасное весеннее утро, спустя несколько дней после падения Йорка, Аэля привезли к деревянному эшафоту, построенному специально для казни. Он представлял собой простой деревянный помост, на котором мог лечь человек с распростертыми руками. Лицо Аэля не выражало никаких чувств. Он стоял со связанными за спиной руками, одетый в белую тунику. На теле его виднелись следы жестоких побоев, но глаза короля горели непримиримым огнем ненависти, и черная борода была гордо задрана кверху, как у человека, который не страшится любого конца. Впрочем, все воины с детства готовили себя к мысли, что раньше или позже им придется погибнуть в битве. Пришел черед и Аэля. Он знал это, и он был король, который умел умирать.

— Знаешь ли ты, кто я? — спросил его Айвар.