Последняя лошадь - Владимир Кулаков

– Мамочка! Как же мне не думать о небесных кренделях, я же – воздушница! А потом, ну чего там играть! Господи! Играю саму себя – такая же сучка!..

Мать Вали, скуксив носик, обмахнулась веером и зашуршала платьем в сторону площадки, где готовились к съёмке. Пашка расслышал недобрый шёпот удаляющейся известной актрисы: «О, господи! Ну и нравы!..»

– А сама-то!.. – Валентина проводила мать долгим взглядом, посмотрела на Пашку и впилась в его губы своими губами.

– Ну, что, о роли я, кажется, подумала, даже, вот, порепетировала – всё как хотела мамочка! Я готова…

Раз за разом снимали новые дубли этого эпизода. То и дело что-то не получалось. То пары сталкивались в танце, то с кого-то слетал парик, то главные герои вываливались из кадра, то их перекрывали. Духота стояла в павильоне немилосердная. Атмосфера тоже накалялась. Режиссёр сдержанно психовал, не понимая, чего тут сложного – отснять несколько метров плёнки, и пил бутылку за бутылкой минеральную. Оператор в который раз вопил на световиков, что те проморгали направить куда-то там какой-то отражатель и у него «творилась какая-то хрень с тенями»…

Для Пашки весь этот гомон был непонятен. Как из подобного хаоса потом рождался фильм, он с трудом представлял.

Наконец дошла очередь и до Валентины. Ей обозначили разметку площадки, объяснили хронометраж действия и сверхзадачу игры. Валентине предстояло покружиться в вальсе с главным героем, не сводя с него влюблённых глаз, остановиться и отдаться в сладострастном поцелуе.

Окружающая танцпол массовка замерла в ожидании команды. «Бал» продолжился…

Валентина самозабвенно кружилась, с обожанием глядя на немолодого, но колоритного партнёра. Потом замирала и, откинув голову, подставляла тому свою нежную длинную шею, полуобнажённую вздымающуюся грудь, изображая высшую степень женской страсти.

Снимали уже третий дубль, меняя ракурс и свет. Партнёры по эпизоду всё больше входили в раж.

Прозвучала, как очередная оплеуха, команда: «Мотор!»

Пашка стоял, сцепив зубы, недалеко от кинооператора. Он был в каком-то полуобморочном состоянии. Внутри него бушевал огненный шквал. Ревность его не испепеляла, нет, она его пожирала! Валечка, его нежная трепетная Валечка, каждую клеточку которой он знал и ведал, теперь принадлежала другому. На его глазах! Он стоял в толпе, как на экзекуции, униженный и величественный в своём мужском горе. Внутренне волнение выдавали лишь бледность, подвижный кадык, сглатывающий горькую слюну и горящие диким огнём глаза. Прикрытые ресницы его подрагивали, под глазом едва заметно билась нервным тиком жилка.

Осветители направили серебряный отражатель света на героев. Отсвет упал и на Пашку.

Режиссёр случайно повернул голову в его сторону, вскинул брови и толкнул в бок кинооператора. Тот в ярости повернулся, оставив камеру на произвол судьбы. Через мгновение он всё понял и направил аппарат на Пашку.

– Мукасей! – умоляюще шептал режиссёр – Портрет! Портрет! Достань мне его глаза! Дотянись!..

Кран медленно поплыл в сторону Пашки. На площадке продолжалось действие, которое уже никто не снимал. Оператор почти вплотную подвёл камеру к лицу Жары. Тот, заметив сначала тень, а потом и всю конструкцию, очнулся и резко повернул голову.

– Перерыв!.. Ну что, как? – режиссёр просящее и нетерпеливо смотрел на своего оператора. Тот явно тянул время, возясь с камерой. – Мукасей, сука, ну? Не тяни, не рви душу!..

– Никита! Это «К.В.»…

– Какой ещё, на хрен, КВ?

– Лучше армянский. Также люблю «Арарат» и «Ахтамар»…

– Дорогой мой, я залью тебя коньяком хоть армянским, хоть грузинским, хоть французским. Ты мне только скажи – есть?..

– Никита! Это Канны!.. А мне «Оскара» за операторскую работу! Бедная моя печень! – наигранно поморщился «Мукасей». – Опять пить всю ночь за Его Величество Кадр!..

– …Он его убьёт! Никита Сергеевич! Остановите его!.. – на площадку с воплем влетела помреж.

Жара вышел из соседней комнаты-выгородки растрёпанный и на удивление умиротворённый, потирая ушибленную руку. Там царил погром…

Пашка в поисках уединения и отдыха уставшей от ревности души, зашёл в ближайшую полутёмную комнату. Там он застал Валентину и её партнёра по роли в жарких, страстных объятиях. Сдержанные стоны Валентины говорили о серьёзности намерений «киногероев»…

Жара не помнил толком, как оттолкнул Валентину в сторону ярко-зелёного дивана канапе, который под тяжестью её тела сложился, как карточный домик. Золочёные его ножки с хрустом отлетели, и Валентина сделала задний кульбит. Если бы она не была цирковой, то травмы ей точно было бы не избежать. Её именитому партнёру повезло меньше. Прямой удар в челюсть откинул того на пару метров, и он с грохотом проломил собственным телом стену с нарисованным гобеленом. Вместе со стеной опрокинулся ажурный камин с канделябрами и старинный портрет в тяжёлой золочёной раме. В образовавшемся проёме замерла испуганная массовка соседнего зала, где только что снимали бал, и все, кто в этот момент были на площадке.

– Пашенька! Милый! Ты что? Мы же репетировали! – Валентина стояла со свезённой поцелуями помадой на губах и в перекошенном платье. Её партнёр силился подняться и выбраться из поломанной декорации.

– Я тоже пока порепетировал… Платье поправь! А то так репетировать неудобно…

Валентина только сейчас заметила, что её левая грудь царит над декольте, ещё не остывшая от страстных мужских прикосновений и поцелуев…

– …Понимаешь, старик! – режиссёр по-приятельски приобнял Пашку, положив тому руку на плечо, и стал проникновенно говорить, словно сообщая страшную тайну. – Как бы тебе объяснить?.. Это кинематограф! Тут только выглядит всё по-настоящему, а на самом деле всё понарошку. Видишь – стены с гобеленами и роскошными обоями, которые ты… кхм, уронил! Камин вот малахитовый с золотыми канделябрами, старинная картина в золотой раме. Всё это туфта – фанера, обклеенная и покрашенная бутафорами. Тут и страсти бутафорские, и поцелуи, и любовь. Это – кино! Миф! Эфир! Не принимай близко к сердцу! Профессия есть профессия. Если потребуется, актриса должна быть готова раздеться и сыграть бурную постельную сцену с мужчиной, который ей на самом деле за кадром безразличен. И сыграть так, что на экране это будет выглядеть захватывающе самозабвенно и правдоподобно! Если она, конечно, настоящая актриса…

Пашка кивнул, облизал сбитые в кровь костяшки кулака и уверенно, с расстановкой, сказал:

– Это у вас тут в кино всё бутафорское и понарошку! У нас в цирке всё по-настоящему и всерьёз! У меня тоже… Да пошли вы все со своим… кибениматографом!..

Сияющий Пашка выскочил с учебного манежа в фойе циркового училища с только что вручённым красным дипломом. Он держал его в вытянутой руке, как знамя победы…

– Вот ты и «циркач»! – Захарыч, обнимая свежеиспечённого выпускника, напомнил Пашке их первое знакомство. Тот, как ребёнок, радостно скакал и вопил: